Люди из высокого замка

Одной из задач АКМЦ является осмысление и описание мира, который возникает на месте нам привычного. Новая повесть писателя, члена Интернационального Союза Писателей, Юрия Сергеевича Шевчука, начинающаяся как литературная шутка, на самом деле довольно серьезна. Автор поставил задачу описать мир, в котором отсутствуют понятия добра и зла, мир, в котором добро становится злом, а зло - добром... Именно такой мир, по мнению автора, может возникнуть в ходе глобальной катастрофы. В наше время, когда понимание неизбежности катастрофы стало всеобщим, подобного рода текст можно рассматривать, как антиутопию - предостережение для людей.

"Начинал я эту работу, как своего рода литературную игру - захотелось сделать повесть, где одна глава будет "под Хемингуэя", другая - "под Стругацких", третья - "под Жана Кокто"... - говорит автор. - Получилось, как всегда, больше, чем задумывал".

Публикуем ознакомительный фрагмент повести, в конце Вы найдете ссылку на файл с полным текстом.

Вместо пролога

У "наших"

(Полтора столетия назад…)

На двух сдвинутых вместе столах, покрытых не совсем чистой льняной скатертью, кипит самовар, стоят стаканы, даже без подстаканников, рядом корзинка с ломтями французской булки… Собравшиеся имеют вид взъерошенный, возбужденный и какой-то «экстренный». Пламя керосиновых ламп ведет странную игру теней на их лицах. Трудно понять, что заставило сойтись вместе этих столь не схожих меж собой людей.

Длинноухий, с тяжелой челюстью, в странной тужурке, пуговицы начищены, бликуют от огня ламп, продолжает:

- Вознамерившись создать на бумаге проект царства безграничной свободы, я вижу, что иначе, как на основе безграничного деспотизма, это царство не создать. И кроме этого пути, не может быть никакого другого!

Шум, скрип стульев, смех, аплодисменты, возгласы… Из-за рояля, курчавый, с бешенными глазами, кричит:

- А я предлагаю взять тех, что лишние, и взорвать их на воздух, а оставить только тех, кто и сможет жить по-новому!

- И, возможно, это было бы самым гуманным решением! – подхватил длинноухий. 
Тени на обоях мельтешат, прыгают в бесовой пляске.

- Тише! – стучит ложечкой по стакану старикан, единственный сидящий в кресле. - Вы постоянно мешаете пророку, а, напомню, пришли все слушать его. Пусть пророк скажет.

Лицо поднявшегося со стула маленького человечка - в тени. Речь его кажется невнятной и бессвязной. Это заставляет собравшихся притихнуть и вслушиваться.

- Да-да-да! И вы правы, и вы, и вы...  И так будет, - кивок в сторону длинноухого, - и по-вашему станет, - поклон пианисту, - и даже по-вашему, вы давеча говорили, что сто миллионов голов снести надо будет. Где там сто миллионов, больше снесут, куда больше! Придут люди – новые люди, ученые, придумают, как махусенькими бактериями, навроде инфузорий, людей извести; выпустят в мир новую чуму. Вот лишние – то и погибнут… А я - то еще похожу, похожу… Я в живой домовине хожу. Ей сноса нет. Еще увижу, всё увижу… И что потом будет, увижу. Рай земной, говорите? И рай будет. А что такое есть этот рай, человек милый? Это место, где ни добра, ни зла - и не было, и нету! Вот так и будет. Как люди отменят добро и зло, так новый мир и станет, райский мир – то…райский… Оставшиеся в живых не будут ни во что верить!!  Зачем им вера, добро, зло, Бог, Дъявол - они же мировую чуму пережили… Если возможна такая чума, что никого не щадит; если возможно, что люди сами решили от добра и зла избавиться и для этого такую чуму из колбы выпустили... то нет!  Нет добра, нет зла, нет рая, нет ада… И всё позволено...
Его голос постепенно затихает, огни ламп мрачнеют, из углов комнаты наползает фиолетовый туман…

 

ПИКНИК НЕУДАЧНИКОВ

(середина 90 - х годов ХХ века, берег Финского залива)

Дырявые жёлтые листья, сухие колючие стебли травы, царапающие взгляд... Примёрзший гравий дорожки, закоченевшие комья земли, ледяные отпечатки обуви того, кто шёл тут по мокрой глине до мороза. На возвышении - усадьба, превращённая в отель; кирпичные стены цвета запекшейся крови, начинающиеся от пола окна холла, два этажа, мезонин, круглые окошки наверху, труба дымит... Пахнет осенью и дымом. Я поднялся по широким и низким ступеням, вытесанным в глине холма и толкнул тяжёлую высокую дверь...

За столом администратора сидела серая и невзрачная. Я взял у неё связку ключей и фонарик. Половина дома была заброшена; наверное, у владельцев не хватало денег на ремонт. Я открывал все двери подряд и оставлял их распахнутыми. Подвал был выложен камнем и совершенно пуст. У дальней стены тянуло сыростью из ведущего внутрь холма колодца. Там шевелилось и хлюпало нечто живое... Верхние комнаты были засыпаны мелким чёрным бумажным пеплом. От моих шагов поднялись миниатюрные вихри, в воздухе закружились тёмные нити. Остатки лепнины, крюки от бывших люстр, светлые пятна на стенах - будто негатив человеческой тени. Странный ужас, из детских снов, охватил меня. Казалось, всё это я видел раньше - и свисающие с потолка пыльные, в паутине тряпки, разбегающиеся в ломаной перспективе углы, волчью морду, вдруг выглянувшую из-за двери, и тут же исчезнувшую...

Стало жутко оборачиваться. Свист, идущий отовсюду, холодом тянул по ногам.

Спустившись на первый этаж, я толкнул очередную тёмную дверь, и оказался за стойкой бара. Извинившись, кое-как выбрался, лавируя между штабелями ящиков. 

Нелли, покачивая полными бедрами, вышла из-за стола - "Всё осмотрел?" - "Кроме конюшен и бань." - "Пойдём." - "В конюшни?" - " В бани. И на берег."

До гостя у нас ещё полтора-два часа. Сауна прогрета до ста двадцати, скамейки свежеотскоблены, в предбаннике стоит можжевеловый дух. Есть и самовар, настоящий, на угольках, и баночки чая из Голландии - бергамотовый, земляничный, жасминовый... Тело у Нелли смуглое, блестит от пота, производит впечатление перезревшего - Восток, ничего не поделаешь... Зачем нашим славянским мужичкам были нужны Кавказ, Азия, и иже с ними, если такие вот женщины, тугие, набухшие, черноволосые, для них менее привлекательны, чем тощие крашенные дылды со шлюшескими привычками в любви, усвоенными в восьмом классе средней школы?

В сауне мысли ворочаются медленно, под глаза заливает. "Владеть Востоком наши предки захотели… И вот взошла звезда Востока…" Как много времени упущено. Почти столетие. Которое уже на исходе. И сейчас торопимся, гоним лошадей - чтобы всего-то успеть вернуться назад... Если операция сегодня удастся, Нелли получит достаточно для новой квартиры... Когда по второму разу пили чай, зазвонил телефон - докладывали, гость прибыл. Нелли оделась, высушила волосы и поспешила в усадьбу. Я отправился на берег залива. В конце концов, я не видел звёздного неба полгода. В Питере звёзд нет, а есть багровый туман над острыми крышами. Если этой ночью я умру, то так вот больше и не увижу звёзд. 

Море чёрное, льдинки шуршат от прибоя, хрустят битым стеклом под ногами. Перевёрнутый бочонок, крупные хлопья снега падают на песок. Подул ветер - тёплый, из Европы. За редкими соснами покачивалась гряда холмов, поросших вереском. Я закрыл глаза и почувствовал, что поднимаюсь в воздух. Древние умели летать и творить мир по образам, возникающим в сознании. А потом часть мозга вырвалась, ушла в подпол, подвал, и мы перестали иметь власть над чудовищами, которыми наше подсознание населило Землю. Я летел над озёрами, холмами, проносился над тёмными деревнями, видел одинокий костёр рыбаков, светящийся диск, вырвавшийся из-под холма и умчавшийся в небо, чёрную прямоугольную тень, мягко и медленно опускавшуюся на замерший от ужаса городок у речной излучины... Тихо. Только лёд шумит, ветер качает сосны, скрипят деревья, где-то взлаивает собака. Туман пополз с воды и окутал мои колени. Снег прекратился, и выглянули звёзды. Странно - так тихо, будто и не идет на планете третья мировая...

...Гость походил на доброго гнома. Маленький, ссутулившийся, седая борода, глаза в морщинках-лучиках. Родной лукавый дедушка в круглых очках, перевязанных верёвочкой. Писатель. Псевдоним - Арский, так он подписывал свою диссидентскую публицистику. А пьесы о доблестных чекистах и повести об искромётно-остроумных физиках он публиковал под своей настоящей фамилией. Конечно, это было до 1968 года, когда исчезли последние иллюзии... А до Чехословакии, батенька мой, он был, знаете, в какой-то степени беспартийным большевиком. Верил в коммунизм с человеческим лицом, хе-хе. И "шкурам" на Маяковке стирку устраивал... И в Политехнический на поэтические вечера бегал. В "капустниках" с кукурузой в обнимку на сцене танцевал. А в 1964 году издал свой наиболее известный роман - "Сослуживцы", который обсуждали на целине Казахстана и у доменных печей Магнитки, на Новоземельском и Семипалатинском полигонах, в тесной чукотской яранге, и в не менее тесном кубрике атомной подводной лодки, плывущей к берегам Индонезии с интернациональной миссией... Что там за сюжет был, у "Сослуживцев" - то?

Три приятеля заканчивают вместе физфак МГУ по специальности "физика атомного ядра" и вместе любят одну девушку, дипломницу консерватории... Нет, там была вторая какая-то дама, кажется, геолог. Она ещё гибнет в конце, когда находит новое урановое месторождение, а вертолёт за ними не прилетает, потому что Фёдор Степаныч, ихний злой гений, пропил бензин, и она волочит на себе рюкзак с радиоактивными образцами все полтора месяца... Чудное описание тайги, в духе Жюль Верна и его "необыкновенных путешествий". А мальчики в это время строят "голубой город" под номером "Москва-66" в каком-то комарином болоте у подножия хребта Черского, потом изготавливают водородную бомбу, которую ласково называют "изделием" и мечтают, как они в скором будущем смогут заняться исключительно мирными исследованиями. Тем временем консерваторша в столичном ресторане знакомится со стилягой Гогой, у которого клёвые жёлтые штаны, зелёные ботинки и оранжевый галстук. Но друг и ученик наших ребятишек, младшекурсник -"оперотрядовец" Антон сдаёт Гогу в ментовку и красавица-музыкантша спокойно едет на гастроли в Сибирь по тарифу 1 руб. 35 коп. "новыми" за концерт, где её и окручивает один из "сослуживцев"... Вот что с двумя другими стало, не помню. Спросить, что ли, у Арского? О чём это, кстати, он с Нелли беседует?

Впрочем, какая разница… Клиента надо успокоить, поэтому я перебиваю его бормотание и говорю:

- Я уполномочен Вам кое-что предложить. Вы можете уйти сейчас же, не слушая меня - но вас убьют. А если выслушаете меня и не согласитесь - останетесь живы. Я обещаю вам это - хотя и с удовольствием лично пристрелил бы вас.

Хотя я говорил плохо и вяло, у него глаза загорелись - ах, какое приключение жизнь ему подарила под занавес!

Смертельный риск, большие европейские дела, схватка с мафией, красивая и чужая женщина, разноцветные бутыли в баре, заброшенная дворянская усадьба с привидениями, впереди - море, справа - холмы, слева - трясина, а назад нет дороги, "нам в обратный путь нельзя". И вообще, "слава Богу, мой дружище, есть у нас враги - значит, есть, наверно, и друзья"... Извращённое сознание "шестидесятника" не позволило Арскому заметить, как мы и рассчитывали, ни моей дурной аффектации, ни самой безвкусицы происходящего, всей театральности, неестественности этого сиюминутного людского копошения на фоне древних холмов под вечными звёздами. К сожалению, пока он и ему подобные ничтожества имеют влияние на определённый слой людей, надо играть в их пошлые игры, а не говорить всем правду - прямо и открыто.

Арский ещё водочки глотнул и говорит, тихо так, но уверенно:

- Хорошо. Я докажу - даже вам - что вы и ваша банда – сами подлецы и подонки.
Вот и хорошо, думаю я в стиле “братьев С.” , вот и договорились, уяснили, так сказать, позиции...

- А теперь, - я налил коньяку, - я позволю себе, уважаемые коллеги, кратко остановиться на истории того вопроса, ради поиска компромисса по которому мы и притащились сюда.

(К сожалению, мы пока еще не можем рассказать о содержании нашего разговора с Арским. Не все его участники уже умерли. Вот я, например, еще жив..)
…………………….

- А вы сами – были на войне? – спросил Арский.

Я выпил уже стакан коньяка, но ощущал себя отвратительно трезвым. Выпил ещё на палец и почувствовал, что глаза заслезились - от сигаретного дыма ли, от мыслей о виденном там - на другом конце долгой вонючей дороги...

Впрочем, там, куда ни поедешь - все дороги вонючие. Кивнув в ответ на вопрос, заговорил:

- Представьте осаждённый чьими-то боевиками дом - деревянный, столетний, стоящий на неотёсаных камнях, как на сваях; доски стен черны от сырости, плесень вокруг, резные ставни под пулями хлопают, труп - груда тряпья - в канаве, свинья роется, стёкла битые, мёртвый малыш на веранде... Ребёнку было года два или три, голова размозжена, наверное, прикладом. Вчера он, на слабых тонких ножках, бежал, счастливый, спотыкаясь навстречу отцу, возвращающемуся с поля; и было у него всё - тепло, любовь и еда, и был у него друг - щенок, защитник - мама, а из врагов - петух, большой, грозный... Я всё это видел. И не только это. 

- Вряд ли погибшие согласились бы умирать ради ваших нефтяников или газовиков, - заметил Арский.

- Ну конечно. Дело не в них. Причина войны, на которой я был, как и всех других в нашем веке, одна - конкуренция между направлениями путей, по которым пойдёт цивилизация. Трасса газопровода - уникальное вещественное отражение тех глобальных путей, настолько уникальное, что ситуация кажется надуманной. Всё дело в том, что планета оказалась мала для человечества. Нас стало слишком много. Предел роста человечества - хозяйственная ёмкость биосферы Земли, составляющая примерно 1% от чистой первичной продукции биосферы - фотосинтеза. Вы меня слушаете?

- Да, да, - как-то неопределенно махнул рукой Арский.

- Не знаю, интересно ли будет вам узнать, но порог устойчивости человечество перешло в конце девятнадцатого века. Первая мировая - начало массовых попыток природы снизить напряжение, испытываемое ею от избытка человеческих существ. Эту войну те из людей, которые слушали тайные приказы природы, стали готовить с середины XIX века - внедряли в общество идеи иерархии, неравенство народов внутри одной расы, идеи человека будущего, сверхчеловека... А закончилось всё банальной уголовщиной Гаврилы Принципа, казаками и сенегальцами в Европе...

- "Над подушкой картину повесили, повесили лихого солдата, повесили, чтобы мальчику было весело, чтобы мальчик не плакал, когда вода из умывальника капает... Казак улыбается лихо, на казаке папаха, казак проткнул своей пикой другого, чужого солдата, и красная краска стекает на пол...", - прочел медленно Арский.
Он вдруг как-то быстро устал. В конце концов, ему уже много лет, подорванное в лагерях здоровье, а пить ночь напролёт очень даже тяжело... Я заметил, что он почти ничего не ест. Нелли встала и куда-то удалилась.

- Тогда вместе с Реймским собором был расстрелян целый мир - мир торжества закона и правопорядка белой расы на всей планете, мир "доходных домов" - в каждой квартире ванная и комната для прислуги, голландская печь с изразцами или камин, на лестнице - цветные витражи в окнах, в подъезде дворник топит печь и лежит ковровая дорожка, а в магазинах - шоколад в серебряной обёртке, и метель, и запах Рождества, тепла, уюта, папиного трубочного табака; огромный карандаш из витрины..., - я заполнял подобным бредом паузу, которая могла разрушить всю беседу.

Тут вернулась Нелли и произнесла:

- «По-моему, вам пора освежиться…»

- А? Да-да... Я сам хотел..., - Арский тяжело поднялся из-за стола.
Подсвечивая себе фонариками, мы шли по заброшенным комнатам, время от времени вспугивая маленьких старух в чёрных накидках, с шуршанием убегавших в тень и шипящих оттуда что-то непонятное. Серебряные в лучах света нити, как живые шевелились по углам - а может, они и были живые...

Арский увлечённо рассказывал Нелли что-то об альпинистах своей юности. Небось, ещё с наркомом Крыленко, в толстых ватных штанах и мотоциклетных очках на пик Сталина поднимался... "Вот это для мужчин - рюкзак и ледоруб..."

- И всё-таки, это было прекрасное время, - донёсся до меня голос Арского.

- Великая эпоха, - эхом отозвался я.

- А теперь - в подвал, - ласково произнесла Нелли. - Он оформлен в стиле Эдгара По - маятник, правда, ещё не подвесили...

- Нет!

Неужели это я крикнул?

- Не надо сейчас туда. Я слишком много выпил. Там крутые ступени. Боюсь, не выберусь..., - быстро пояснил я скорее для себя, чем для Нелли.

- Тогда - в сауну, - ровно произнесла она, пропуская Арского вперёд.

Я шагнул за ним. Она резко обернулась и беззвучно подняла верхнюю губу, оскалив острые клыки мне в лицо.

... В сауне Арскому полегчало. Он начал напевать "...затопи ты мне баньку по-белому...", и углубился в воспоминания о борьбе с КГБ. Я особо не вслушивался. Поэтому в голове у меня засело какое-то ассорти из худых сероглазых чекисток с прямыми белыми волосами и презрительно скривленными губами, "отказников" в круглых шапочках на темени, огромных машинописных альманахов "самиздата", мрачных представителей "наружки", ночных обысков, безденежья, голода, взаимного недоверия и доносительства, лжи, иностранных корреспондентов с блестящими зубами и аппаратурой, пустых заполночных чаепитиях на чьих-то кухнях или дачах... Тут же были и лесные костры у палатки, гитара, песни Галича, голос с акцентом из радиоприёмника, пробивающийся сквозь глушилки, квартирные выставки картин где-то в Останкине, магнитофон системы "Яуза", а потом - "хмурый над тайгой ползет закат, строем на снегу - пятьсот зека, ветер мокрый хлестал мочалкою, то накатывал, то откатывал, и стоял вертухай с овчаркою..."

- Я недавно обнаружил превосходную коллекцию записей Галича - у одного физика-ядерщика в Сосновом Бору, - сказал я. - Странный вы всё-таки народ, "шестидесятники". Слушали Галича и делали бомбу для диктатуры пролетариата. Вы до омерзения были включены в это общество - нет, не вы лично, скорее даже наоборот, вы-то из него выпали. Но ведь все ваши друзья - хорошо, почти все, - спокойно работали на режим, и не на последних ролях, то есть делали то, что простой "центровой" фарцовщик себе не позволял. Как-то странно, что вы, несмотря на всю образованность и культуру, имели иллюзий больше, чем тусующаяся у Гостиного шпана, которая клала себе прибор на социализм с Марксом и Сталиным вместе взятыми и верила только в башли с портретами президентов...

- Не понимаю, - досадливо поморщился Арский, - как вы можете жить с такой ненавистью в душе? Наверно, очень вредно для печени...

- Ненависть ко злу помогает жить, - ответила за меня Нелли.

- Нет у меня ни зла, ни печали, ни гордости, ни обиды, - сказал я. - А есть только северный ветер... Сейчас стоит вопрос о том, каким образом произойдёт депопуляция человечества, необходимая для приведения антропогенного воздействия на биосферу планеты к верхнему порогу предельной хозяйственной ёмкости. Обратите внимание - всего лишь "каким образом", не более того. 

- И всё-таки я верю в разум, - гордо сказал Арский. - Верю в человека. Верю в то, что он не просто вид высших позвоночных, но ещё и социальное существо, которое способно преодолеть законы природы и найти выход из той, разумеется, катастрофической ситуации, в которой мы сейчас находимся.

Пафос его речи несколько портило то обстоятельство, что произносил он её распаренный, в простыне, за чаем, пока совершенно голая Нелли массировала ему плечи.

…Едва добрались до бара, как погас свет. Девочка за стойкой зажгла свечи и разнесла их по столикам. Перестал работать видеомагнитофон и под затянутым тканью потолком повисла тишина. Нелли села за фортепиано, и заиграла какое-то попурри. Время от времени, казалось, хаотично звучащие ноты складывались то в Окуджавские, то в Визборовские мелодии, звучащие в Неллиной аранжировке как поп шлягеры.

- ...С песней в пути легче идти, только разведка в пути не поёт - ты уж прости, - пропел в унисон Неллиной игре Арский на удивление приятным баритоном. - Ваша партнёрша талантлива. Это - ранний Галич. …Осмелюсь только напомнить вам, что до третьих петухов - полтора часа, а я так и не переменил своей точки зрения. Впрочем, вы тоже. Хотя меня это не касается. Да. Зло пришло в мир. Но пропоёт петух, и вы исчезнете, как ночной кошмар. И когда-нибудь, попомните моё слово - петух пропоёт над всей Россией...

- Пока он пропоёт, Россия от вас трижды отречься успеет, - сказал я. - Вы магнитофонных записей нового пророка не слушали? Очень интересно будущее описывает...

Как-то незаметно в уголке бара появился новый посетитель. Совершенно обычное лицо, непонятного цвета совковый костюм. Я узнал его - очень дорогой киллер, мне показывали фото, предупреждали. Значит, Арский обречён. Возможно, и нам с Нелли отсюда не выйти. Наверно, зря я Нелли остановил перед подвалом...

А там, за стенами усадьбы, за пеленой тумана ждут меня холмы, поросшие вереском, на плоских вершинах которых валуны складываются в загадочные узоры, трясина с бездонным озером в самой своей сердцевине, непонятно кем зажжённые костры и тёмные, нечеловеческие фигуры вокруг них, давно умершие люди в истлевших плащах крестоносцев верхом на лошадиных одрах под железной попоной... Что там сморозил Арский? "Зло пришло в мир?" Чушь. Зло страшно. Но оно предполагает наличие добра. Отсутствие и того, и другого - вот что есть Природа. И это страшнее в бесконечное количество раз.

Арский что-то говорил. Я прислушался.

- Вы отрицаете всё, что было создано в XX веке - человеческое достоинство, права личности, практику либерализма. Вы готовы ради своего "устойчивого развития" ввергнуть людей во мрак средневековья, посадить их за лучину...
Он осёкся - смешно это говорить, когда бар освещался лишь тремя свечами.

- При свечах, гусиными перьями, без компьютеров, в деревянных усадьбах, были разработаны и отлиты в чеканные формулировки все те ценности, о которых вы говорите, - сказал я. - Потому что они - ценности XIX века, времени, когда на Земле было место для человека. Мы их оставим. Только слегка конкретизируем. К примеру, Декларацию прав человека дополним пунктом: "данные права принадлежат лишь тем людям, которые их добивались лично, и не могут быть переданы по наследству." Вообще, какая чушь - давать текст о правах человека без определения - что есть человек? Да, вы не хотите этого признавать - но жили вы, в сущности, зря. И теперь очень нам мешаете.

- Значит, вы - "за" наступающий фашизм? - устало улыбнулся Арский.

- Есть два реальных варианта будущего мира, - терпеливо начал я объяснять, - тоталитарный и сегрегационный. Первый - это единое мировое правительство из числа лидеров транснациональных корпораций, ведущее мир якобы к спасению и иначе, как тоталитарными методами, просто не могущее действовать. Второй – вариант, когда каждый, пусть совершенно крохотный регион получает возможность строить свою модель политико-экономического развития, исходя из национального характера населяющего его народа и физической географии местности, и никто в его дела не вмешивается, и никто никому бесплатно не помогает техникой и продовольствием - только честная торговля. Кому природа предопределила вымереть - те вымрут. Оставшиеся будут жить достойно человека. Так как я выступаю за второй вариант, а вы, сами того не желая, лоббируете первый, то фашист - вы, а не я. С вами, как носителями либеральной идеи, на плечах которых фашизм ворвался в наши города, надо покончить. 

- Вы что, - Арский внезапно показался мне совершенно трезвым, - считаете, поговорив с вами одну ночь, я предам всё - культуру, цивилизацию, друзей, идеи, себя, свою жизнь? И стану другим человеком?

- Нет, - ответил я правду.

И тут он понял...

- Вы с самого начала хотели меня просто убить, - тихо проговорил писатель. - Фон Корен, исследователь Арктики ... Значит и Чехова - не надо? Вы дали слово - если выслушаю...

- Чушь, игра, дурновкусие, - быстро произнёс я, спиною чувствуя холодный, как дуло взгляд киллера. - Никто вас не убьёт. Вы пейте, пейте...

И он выпил поданную мной красную жидкость... Затем откинулся в кресле. Пламя свечи перестало дрожать от его дыхания, вытянулось и зачадило.

- Надо будет перечитать "Дуэль", - сказала Нелли. - Что покажет вскрытие?

- Стенокардию, - ответил я, приподнимая веко писателя. - Как это всё-таки грязно вышло...

Киллер исчез - словно и не было. Арский полулежал в кресле, а перед ним горела свеча. Окон в баре не было, но я чувствовал - за деревянными стенами занимается холодная серая заря нового дня. Жаль, что я никогда не смогу полюбить тех, кому этот день будет принадлежать.

КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ФРАГМЕНТА