WHY IS THERE NO NOVEL ABOUT RUSSIA'S BRIGHT FUTURE

Вновь возвращаясь к моделям будущего России (АКМ-Центр уже писал об этом здесь), начинаем разговор с вопроса – почему же за всю историю русской литературы появился от силы пяток произведений, в которых описывалось светлое будущее России, будущее, в которое можно было бы поверить и в котором хотелось бы жить. 

Этот странный феномен давно известен, вышучивали его много, часто и по делу – начиная с Салтыкова – Щедрина и заканчивая Михаилом Успенским. 

Братья Стругацкие, описывая мир «Полудня 22 века», одной из немногих удавшихся книг о будущем, оставили к нему следующее предисловие: «Мы изобразили мир, каким мечтаем его видеть, мир, в котором мы хотели бы жить и работать, мир, для которого мы стараемся жить и работать сейчас. Мы попытались изобразить мир, в котором человеку предоставлены неограниченные возможности развития духа и неограниченные возможности творческого труда. Мы населили этот воображаемый мир людьми, которые существуют реально, сейчас, которых мы знаем и любим: таких людей еще не так много, как хотелось бы, но они есть, и с каждым годом их становится все больше. В нашем воображаемом мире их абсолютное большинство: рядовых работников, рядовых творцов, самых обыкновенных тружеников науки, производства, культуры. И именно наиболее характерные черты этих людей – страсть к познанию, нравственная чистота, интеллигентность – определяют всю атмосферу нашего воображаемого мира, атмосферу чистоты, дружбы, высокой радости творческого труда, атмосферу побед и поражений воинствующего разума.»

Но тексты братьев Стругацких были исключением из правила. Иные советские писатели видели будущее иначе…

Герой Стругацких, Саня Привалов, попадает в Описываемое будущее, взятое из современной ему литературы, и видит мир, разделенный Железной Стеной – за стеною живут герои зарубежной фантастики, это мир Страха перед Будущим, и там по определению нет ничего хорошего – в лучшем случае, продолженное настоящее, перенесенное на другие планеты. Но и по его сторону стены, в мире Гуманного Воображения, тоже нет ничего хорошего – бездарные тексты про освоение Галактики, полные нежизненных человеческих отношений и многословных монологов… «Вокруг расстилалась безлюдная цветущая страна. Колыхались хлеба. Бродили тучные стада, но культурных пастухов видно не было. На горизонте серебрились знакомые прозрачные купола, виадуки и спиральные спуски…..С неба спускался ржавый звездолет в виде шара. Шар приземлился, из него вышел давешний пилот в голубом, а на пороге Пантеона-Рефрижератора появилась, вся в красных пятнах пролежней, девица в розовом. Они устремились друг к другу и взялись за руки. …Голубой пилот и розовая девушка затянули речь.»

Герой Михаила Успенского, русский богатырь Жихарь, так описывает свою страну перед чужеземцем: «Молодцы у нас все как один добрые, а девицы - красные, мужи - доблестные, жены - верные, старцы - премудрые, старушки - сердобольные, дали - неоглядные, леса - непроходимые, дороги - прямоезжие, города - неприступные, нивы - хлебородные, реки - плавные, озера - бездонные, моря - синие, рыбки - золотые, силы - могучие, брови - соболиные, шеи - лебединые, птицы - вольные, звери - хищные, кони - быстрые, бунтари - пламенные, жеребцы - племенные, зерна - семенные, власти - временные, дела - правые, доходы - левые, уста - сахарные, глаза - зоркие, волки - сытые, овцы - целые...» Признаться, более ёмкой русской утопии я в литературе не нашел. Чем-то похоже на строчку из песни «Любэ» - «темны улицы, девки-умницы…» Что еще человеку нужно! 

Вообще, обобщая русскую утопию, видишь неравный симбиоз мусульманского рая с его десятками гурий на каждого правоверного и скандинавской Валхаллы, с драками на почве внезапно возникшей неприязни после совместного распития спиртных напитков… Такую «утопию» мы в натуре видим на любом приморском курорте, именно поэтому нормальные люди курортов не посещают. Но если оставить в стороне просто плохо написанные романы в жанре боевой фантастики, романы, где Русь вновь обрела (или не теряла) монархию, романы – фэнтези, где русский школьник Ваня внезапно попадает в мир сказки и побеждает Черного Властелина, обретя нечеловеческие способности исключительно в силу своего «пятого пункта», (см. многие тексты С. Лукьяненко), то что тогда остается? 

Остается, например, начавшийся в 2011 году проект «СССР-2061», который объединил писателей, художников, читателей и зрителей вокруг идеи будущего, где высокие цели достижимы благодаря справедливому устройству общества, которое поощряет тягу к знаниям, взаимоподдержку и труд. Где полным ходом идёт освоение ближнего космоса. Будущего, как гласит девиз проекта, «до которого хочется дожить».

К сожалению, ничего талантливого в ходе проекта создано не было. И причина этому была, мне кажется, очевидна – непонятно было, что это за особые «высокие цели», которые могут достичь только русские, причем объединенные социалистической идеологией. Даже у Мариэтты Шагинян в фантастическом романе «Месс-Менд» социалистическая Россия выглядела привлекательнее (хотя так же нежизненно) чем у современных авторов.

Отдельно, вероятно, надо сказать о двух романах русских авторов, описывающих выдуманный мир и достоверно, и привлекательно, но не имеющих к географической России никакого отношения – «Остров Крым» Василия Аксёнова и цикл Макса Фрая (Светланы Мартынчик) про город Ехо.

У Макса Фрая описана жизнь в городе Ехо, задуманная как идеальная. Постоянное творчество, самообразование, любовь, дружба, атмосфера всеобщей доброжелательности, злодеи, и те – достаточно случайные, некие ошибки мироздания; отличная архитектура, восхищение жителей главным героем, отсутствие бытовых проблем, милые ресторанчики… Но достоверность напрочь отсутствует. В реальности ведь описан обычный городок Средней Европы. Я и сейчас могу туда переселиться. Но почему меня в нем примут как своего? У героя Макса Фрая открылись таланты волшебника, и так совпало, что в Ехо на эти таланты был спрос. Но монета ведь могла упасть иной стороной, и тогда утопия стала бы недоступна… 

«Остров Крым», несмотря на точные географические привязки к реальному полуострову, рассказывает не о части России, а о средиземноморской стране, типа реальной  Греции, куда, разумеется, можно переехать жить, но не всей же Россией… а как создать из всей России «остров Крым», который не хотел бы при этом регрессировать «назад в СССР» и в котором можно было бы жить свободно и счастливо, в романе не написано.

В европейской литературе есть множество романов, в которых хочется остаться жить, и далеко не только фантастических. Например, «Конец главы» Голсуорси, «Сиеста» Хемингуэя… перечислять можно долго. Весь вопрос – примут ли лично тебя туда остальные герои произведения. Понимая собственную… скажем, неподготовленность, туда все же хочется попасть. В отличие от российской литературы, про которую думаешь, захлопнув книгу: «какая правдивая мерзость! Хорошо, что я там не жил.» Кто-нибудь хочет пожить в мире Льва Толстого, Федора Достоевского, Антона Чехова, или даже Тэффи? Или в мире Астафьева, Распутина, Шукшина, даже Рубцова? Нет, и быть не может таких мазохистов. Хотят пожить в книгах Стругацких, Великом Гусляре Кира Булычева, некоторые – у Ивана Ефремова…. Да вот, пожалуй что и всё…

Попытку описать жизнь хорошего человека предпринял, как помнится, еще писатель Банев, герой «Гадких лебедей» братьев Стругацких – и мы помним, что получилось: «Хорошо бы написать оптимистическую веселую повесть… О том, как живет на свете человек, любит свое дело, не дурак, любит своих друзей, и друзья его ценят, и о том, как ему хорошо — славный такой парень, чудаковатый, остряк… Сюжета нет. А раз нет сюжета, значит скучно; и вообще, если писать такую повесть, то надо разобраться, почему же этому хорошему человеку хорошо, и неизбежно придешь к выводу, что ему хорошо только потому, что у него любимая работа, а на все остальное ему наплевать. И тогда какой же он хороший человек, если ему на все наплевать, кроме любимой работы?.. Можно, конечно, написать про хорошего человека, смысл жизни которого состоит в любви к ближнему, и ему потому хорошо, что он любит ближних и любит свое дело, но о таком человеке уже писали пару тысяч лет назад господа Лука, Матфей, Иоанн и еще кто-то — всего четверо. Вообще-то их было гораздо больше, но только эти четверо писали в соответствии, остальные были лишены, кто национального самосознания, кто права переписки…»

Образ места и облик общества, в которых хочется жить русскому человеку, прослеживается в легенде о Беловодье, имеющей старообрядческие корни. Старообрядцы, напомним, смогли в реальности построить иную Россию, Россию подспудную, со своими торговлей, образованием, религией, своими посёлками, существовавшими фактически на правах экстерриториальности. А до Беловодья был град Китеж, не покорившийся врагу и ушедший то ли на дно озера Светлояр, то ли в иное измерение… Но детальной прописи русской утопии не было создано, в отличие от западных образцов, где от Платона до Сен-Симона механизмы, по которым работает «государство утопия» обозначены до мельчайших деталей. Сейчас мы воспринимаем описанные утопистами общества, как приближающиеся к тоталитарным, но тогда  авторы искренне считали их много лучше того, что видели за окном. 
Русская утопия – это мир без зла, свободный общий труд, мечта о всеобщем счастье. Именно всеобщем, а не только русских или сторонников «старой веры». Это мир, устроенный «по правде».  Вот только что такое правда в понимании автора утопии – понятно становится лишь из контекста. Представления народа о Правде всё ещё не стали предметом исследования наших учёных. Русское слово «правда» не имеет аналогов в западноевропейских языках. Оно не покрывается ни английским «truth», ни французской «vérité», ни немецкой «Wahrheit». Эти слова охватывают лишь правду — истину, а есть ещё и правда — справедливость, и правда — праведность. 

Упомянутый уже нами писатель Банев, отвечая на вопрос о том, что такое прогресс, ответил вполне утопически: «Для меня прогресс — это движение к состоянию, когда не топчут и не убивают.»

Но жизнь на Земле не будет возможна, если на планете прекратятся убийства. Жизнь одних всегда основана на смерти других – растений, животных, людей… Приведем цитату из романа И. Тургенева «Накануне»: «Елена не знала, что счастье каждого человека основано на несчастье другого, что даже его выгода и удобство требуют, как статуя — пьедестала, невыгоды и неудобства других».
Впрочем, Борис Стругацкий как-то сказал примерно то же самое: «Поймите, господа фантасты: будущее, в котором нам хотелось бы жить, невозможно. Оно противоречит устройству человека, его генотипу. Так же, как противоречат ему Десять заповедей. Должно быть, они написаны для какого-то другого мыслящего существа. Хотя какое-то приближение к идеалу возможно. Мир, в котором высшим наслаждением для людей является их деятельность, в принципе возможен».

Мир «по Правде» не складывался в свое достоверное описание. А реальные повествования о «свободном труде на своей земле» в целях создания мира без насилия, без войн, без смертей и болезней, и при этом – мира изобилия, описывали мир какой угодно, но не тот, в котором хотелось бы жить. «Чевенгур» Платнова очень показательный пример этого. Использование в пищу диких злаков и попытки построить солнечную электростанцию – типичный пример деятельности современных утопистов-экологистов. (В романе все это еще и подкрепляется массовым террором). Интересно, многие сейчас желают пожить в Чевенгуре?

За все время существования русской литературы не было создано ни одного реалистического произведения, в котором герои жили бы «по Правде», какое бы значение ни вкладывал в это слово автор. 

Не было создано и ни одного текста, описывающего притягательный мир, в котором хотелось бы поселиться. Ниже мы рассмотрим несколько приближающихся к решению этой задачи текстов, но пока отметим, что таких у Шукшина и Трифонова, Маркова и Астафева, Распутина и Кочетова попросту нет. Достоевский считал, что России надлежит «изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён», очевидно, на русском языке. Но придумать это слово России не удалось. Да вряд ли такая задача вообще реальна.

Достоевский и сам отлично понимал опасности глобализма – вспомним, как его герой «Записок из подполья» отвечал на проекты русских утопистов: «Вы верите в хрустальное здание, навеки нерушимое, то есть в такое, которому нельзя будет ни языка украдкой выставить, ни кукиша в кармане показать. Ну, а я, может быть, потому-то и боюсь этого здания, что оно хрустальное и навеки нерушимое и что нельзя будет даже и украдкой языка ему выставить».

«Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего, благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрёт руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам всё это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к чёрту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! Это бы ещё ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдёт: так человек устроен».

«И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо — одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела».

Русская «правда» невозможна без русской «воли», которая совершенно не имеет отношения к свободе, но является первопричиной рабства – ведь свобода оборонительна, а воля экспансивна, и расширяется до тех пор, пока её не остановит другая воля, и проигравший в столкновении двух воль оказывается рабом. 

Многие писатели искали верные слова для вербализации привлекательного и вместе с тем достоверного мира, в котором хотелось бы жить. Нашел их, как известно, старший брат Льва Толстого, Николай, да затем так хорошо спрятал, что и доселе не отыскать никому. Во всяком случае, так гласит «легенда о зеленой палочке». «Старший брат Николенька, когда нам с братьями было — мне 5, Митеньке 6, Серёже 7 лет, объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться и все будут любить друг друга… эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зелёной палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа» (Лев Толстой, «Легенда о зеленой палочке»).
Но не получилось ни у кого. Ранние утопии и рассказы о «жизни по Правде» - от «Сна Обломова» до «Снов Веры Павловны» не несли в себе необходимого заряда привлекательности. А иногда просто вызывали отторжение описанием силы, многократно превосходящей силу одного человека. Так, Велимир Хлебников («Кол из будущего») описывает мир, в котором усовершенствованное радио работает, как нынче – интернет. В результате получилась колоссальная машина по «промывке мозгов» всему населению.

Образ будущего не складывался в произведениях писателей даже не из-за отсутствия таланта (талантливый человек не будет, разумеется, писать на конкурс, в названии которого присутствует скомпрометировавшая себя аббревиатура «СССР»). Просто борьба за достижение общих для всего человечества ценностей не зависит от национальности и расы героев произведения. А если мы признаем, что ценности каждого народа разные и в чем-то друг другу антагонистичны, и представим, что именно Россия должна возвестить миру Правду, то мы должны будем долго объяснять, почему в таком случае наш народ правее других… Ни одно литературное произведение такого не выдержит. Для этого нужен иной жанр и иное, холистическое представление о населении, которое объединено общими языком и культурой и представляет собой своего рода единый организм, наделённый общей духовностью и общим психическим складом, что отличает его от таких же характеристик других народов. Мы должны тогда признать, что духовность передаётся из поколения в поколение, то есть якобы наследуется биологическим путём и связывает народ и с определённым физическим обликом. Об этом писали Хьюстон Чемберлен, Артюр де Гобино, Альфред Розенберг и еще много авторов…. Достоверно описанного мира, в котором хотелось бы жить, националисты любого типа тоже, кстати, не создали, все романы «культуртрегерства» не вызывают желания стать их героем. Ну действительно, чего тут хорошего, если родных сыновей надо посылать «на каторгу ради угрюмых мятущихся дикарей, наполовину бесов, наполовину детей?» (Р. Киплинг, «Бремя белого человека»).

Начиная писать утопию про Россию, нужно для себя решить, как минимум, две проблемы. Первая – особенности географии. На 86% территории страны нормальных городов не построить, и вообще для цивилизованной жизни Россия мало приспособлена. Даже в крупных городах нет покоя от комаров, клопов и блох, мошка покрывает целые области, вечная мерзлота выворачивает из-под земли канализационные трубы. Здесь люди работают не так, как Саня Привалов, для которого работа была в радость, и он фактически все время жил в своем сказочном институте – нет, здесь люди зарабатывают деньги. Чтобы затем снести их в турбюро и прожить неделю- другую в курортном эрзаце рая…Превратить в рай свою страну они даже не пытаются, не веря в саму возможность этого. И правильно, если даже описать такую страну невозможно с нужной степенью достоверности.
Вторая проблема – многонациональность «империи». Русские не ощущают себя «титульной нацией», их слишком долго за это наказывали. Да и старшим братом, которого все «младшие братья» считают тупым работягой, на котором пахать не только можно, но и нужно – тоже быть как-то не хочется. 

У братьев Стругацких, конечно, мир един, но России как таковой в нем нет. Земля «терраформирована», ничего похожего на знакомый ландшафт не находится. Город Аньюдин, где проходит действие «Полдня, 22 века» - не имеет отношения к реальному Аньюдину, который в Коми. Соответственно, в выдуманном Аньюдине нет комаров. 
Нет там и засилья инородцев, никто не выкладывает слова «Кавказ сила» из воспитанников интерната, и так далее. Наоборот, когда южанин обидел мальчика помладше, его герои Стругацких жёстко наказали. Но это был один южанин. А ведь в империи их бывает очень много, они держатся друг за друга, и в реальной жизни герои Стругацких ходили бы в «опущенных», задавленные южным большинством.  

Совместить хорошую жизнь в империи с наличием в ней большинства неевропейского населения – задача практически непосильная. Правда, есть автор, у которого что-то похожее получилось, хотя жить в описываемом им мире вряд ли хочется многим. Это, разумеется, Хольм ван Зайчик (псевдоним Вячеслава Рыбакова и Игоря Алимова) с его семью романами про Ордусь, некое государство, образовавшееся после союза Руси и Золотой Орды с примкнувшими к ним остальными частями монгольской империи. Но это сатира, а не утопия. Чего стоят псевдоним автора, являющийся переводом псевдонима «Шекспир» («бей копьем» - «вонзайчик»), или государственный гимн Ордуси, начинающийся со слов «Союз нерушимый улусов культурных сплотили навек Александр и Сартак», а также данные в приложениях «разыскания» о «звере Пицзеци» и «эпохе Куй», формально следующие конфуцианскому понятийному ряду… Разумеется, авторы и сами понимают, что никогда столь разные народы не будут мирно жить вместе. Даже китайцы, хотя и принадлежат к одной расе с монголами, в одну ночь поднялись и вырезали всех завоевателей… Русские, кстати, чаще сами оказывались в положении вырезаемых.
Вообще эта странная, совершенно нелогичная тяга к империи, смысл которой невозможно рационально объяснить, мешает литературному созданию жизнеспособной утопии. Почему-то считается, что не надо доказывать преимущества жизни сообща для разных народов, что русскую культуру ценят во всем мире, и что окружающие народы так и ждут верных слов кормчего на русском языке – из Кремля или Переделкино, собственно, не важно. Но на самом деле в реальном мире мы столкнулись с жестким отрицанием всего русского практически во всех республиках бывшего СССР и почти во всех бывших сателлитах из Восточной Европы. 

«Мир полдня» у братьев Стругацких не был империей. Никакой межзвездной экспансии не было, деятельность прогрессоров была как можно более незаметной и жестко контролировалась. Стоило Сергею Лукьяненко добавить в этот мир межзвездную экспансию (в романах «Звезды – холодные игрушки» и «Звездная тень»), сделать мир будущего империей, как замысел Стругацких превратился в его противоположность.

Многонациональный мир «полдня человечества» был описан в романе «Экипаж «Меконга» Евгения Войскунского и Исайи Лукодьянова. Многонациональный Баку, дружба народов, солнце, море, большие государственные дела, передовая наука, коллектив молодых ученых, будто взятый из романов Стругацких … В этом мире действительно хотелось жить. Но он существовал недолго.  Закончилось все зверскими погромами и убийствами русских и армян в конце 80-х годов… 

Империя не может быть утопией, и, возможно, это один из главных уроков существования СССР. «Хочется жить и работать» только среди своих, только в гомогенном обществе. Не случайно сейчас наибольшего успеха достигают те нации, которые отстаивают свою «особость» и резко борются с иммиграцией.  США – исключение, но, думаю, временное.

Пример гомогенного общества мы видим в цикле рассказов о городе Великий Гусляр у Кира Булычева. Типичный российский райцентр эпохи развитого социализма. Дефицит всего, кроме талантов. В городке живут гении, признанные мировым сообществом, великие изобретатели, склочные деды, алкоголики, нечистые на руку торговки… А еще сюда часто прилетают инопланетяне и каждый день случаются обыденные чудеса, вроде завоза в зоомагазин золотых рыбок, исполняющих желания… А также выходит районная газета, где работает чудо-журналист, описывающий творящиеся вокруг чудеса, как само собой разумеющееся. В этом городе действительно хотелось жить и работать, и степень достоверности у Великого Гусляра была повыше, чем у НИИЧАВО Сани Привалова. Это – один из немногих примеров удачной утопии. Правда, чтобы эта утопия была достоверной, автору пришлось сделать «маленькое» фантастическое допущение – убрать из созданного им мира КПСС. И тогда всё начало складываться…

Новая русская утопия, как можно понять, анализируя современные фантастические тексты русскоязычных авторов – это жизнь в тяжелых природных условиях; мало того, что в империи, но в постоянно расширяющейся, осваивающей новые земли, цивилизующей новые народы, империи; жизнь, организованная на основах альтруизма и братской взаимопомощи, где все- свои, где общество состоит из практически одинаковых единиц, с одной и той же системой ценностей; жизнь, нацеленная на познание вселенной с последующей экспансией на другие планеты, повторяющей земную экспансию русской Империи. Каждая ценность хороша по отдельности, но попробуйте все их соединить в литературном произведении. Выйдет в лучшем случае «История государства Российского» Николая Михайловича Карамзина, в точности соответствующая эпиграмме, приписываемой Пушкину:

 «В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.»

Убедительности и достоверности тут добиться можно. Создать на такой основе мир, «до которого хотелось бы дожить» - не получается. Хотя попыток было много… 

Были и другие попытки написать «про жизнь совсем хорошую». «Борьба хорошего с еще более лучшим», вполне утопическая ситуация, достоверно  описана в романе «Битва в пути» Галины Николаевой, но жить в этой обстановке явно не хочется. Большей привлекательностью обладают ранние «экспедиционные» рассказы Ивана Ефремова, о борьбе человека и природы, но возникает вопрос, останутся ли смелыми эти отважные люди, когда вернутся из экспедиции и столкнуться с родной бюрократией?

Особняком выделяется военная проза, что реалистическая, что фантастическая, где описывается жизнь по системе военных ценностей. Как ни странно, но там героям действительно хорошо, там они на месте и в достаточной степени свободны, потому что «война все спишет». То есть, на войне русский человек живет по воле и по правде одновременно, во всяком случае, пока входит в чужие города. В свои-то фронтовики возвращались с опаской.... Этот жанр – жизнь на фронтире – имеет глубокие корни. На фронтире стояла застава Трех богатырей, жили Тарас Бульба, Робин Гуд, герои «Речных заводей» Ши Най-аня… Правда, привлечь подобный образ жизни может разве что подростков… Для них всерьёз может являться ценностью то, что мы, якобы,  «народ воинов», а воина должны бояться. Сомнительная, конечно, карьера для народа – международным (или межгалактическим) «держимордой» служить, да и для взрослого состоявшегося человека как-то неловко в конце каждой главы «замирать в скорбном молчании над могилами павших товарищей», будто у автора ума не хватает иную концовку придумать, но для романа в жанре боевой фантастики сгодится. 

В имперскую утопию, например, Александра Громова («Русский аркан» и др.), переместиться хочется, равно как и с Александром Сергеевичем завалиться в «Яр», но так-как это все равно невозможно, все это даже не обсуждается. Проехали…

Утопия Вячеслава Рыбакова в жанре альтернативной истории «Гравилет «Цесаревич» - просто недостоверна. Достаточно первой главы – герой вместе с любимой женщиной в гостях в Грузии – и хозяева не накачивают его вином до потери сознания, не пытаются нагло домогаться его спутницы, не воспринимают его, как свинью в человеческом облике… В общем, не верю в такой мир, не может быть такого! 

Русская утопия – это доведенная до абсолюта автаркия. Потому что любой чужак – источник унижения и обиды, глумления и поругания как нас лично, так и не понимаемых им ценностей русского мира. Что греха таить, эти ценности мы и сами плохо понимаем, во всяком случае, описать их, как видим, не можем. Кроме одной. Чтобы все были русскими. Ну, как минимум, хотели бы таковыми быть. Не внешне, так по духу. Невзирая на разрез глаз и цвет кожи. Ведь это хорошо – быть русским, ведь нас вон сколько, а сколько ваших? 

Но автаркия должна быть замкнута в себя, а как ей при такой к себе привлекательности защитить свою самость? 

Если опять обратиться к творчеству Стругацких, то в описании не написанных ими романов можно обнаружить вполне подходящую форму для романа о русской утопии. (Цитата общеизвестная, но я все же её здесь приведу).

«Во-первых, им (Стругацким) нравился (казался оригинальным и нетривиальным) мир Островной Империи, построенный с безжалостной рациональностью Демиурга, отчаявшегося искоренить зло. В три круга, грубо говоря, укладывался этот мир. Внешний круг был клоакой, стоком, адом этого мира — все подонки общества стекались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирождённые убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверьё, нравственные уроды — гной, шлаки, фекалии социума…

Средний круг населялся людьми обыкновенными, ни в чём не чрезмерными, такими, как мы с вами, — чуть похуже, чуть получше, ещё не ангелами, но уже и не бесами.

А в центре царил Мир Справедливости. «Полдень, XXII век». Теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и свободы, населённый исключительно людьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой высокой нравственности.

Каждый рождённый в Империи неизбежно оказывался в «своем» круге, общество деликатно (а если надо — и грубо) вытесняло его туда, где ему было место — в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственной потенцией. Это вытеснение происходило и автоматически, и с помощью соответствующего социального механизма (чего-то вроде полиции нравов). Это был мир, где торжествовал принцип «каждому — своё» в самом широком его толковании. Ад, Чистилище и Рай. Классика.

А во-вторых, авторам нравилась придуманная ими концовка. Там у них Максим Каммерер, пройдя сквозь все круги и добравшись до центра, ошарашенно наблюдает эту райскую жизнь, ничем не уступающую земной, и общаясь с высокопоставленным и высоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройства Империи, и пытаясь примирить непримиримое, осмыслить неосмысливаемое, состыковать нестыкуемое, слышит вдруг вежливый вопрос: "А что, у вас разве мир устроен иначе?" И он начинает говорить, объяснять, втолковывать: о высокой Теории Воспитания, об Учителях, о тщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой... Абориген слушает, улыбается, кивает, а потом замечает, как бы вскользь: "Изящно. Очень красивая теория. Но, к сожалению, абсолютно не реализуемая на практике". И пока Максим смотрит на него, потеряв дар речи, абориген произносит фразу, ради которой братья Стругацкие до последнего хотели этот роман все-таки написать.
- Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас рассказали, - говорит абориген. - Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал - до вас и без вас, - а вы не догадываетесь об этом...
По замыслу авторов эта фраза должна была поставить последнюю точку в жизнеописании Максима Каммерера. Она должна была заключить весь цикл о Мире Полудня. Некий итог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или - приговор?..»

Тут, правда, возникает противоречие между двумя ценностями русской утопии – гомогенностью (чистотой, соборностью, коллективизмом) и совершенно отсутствующим в Островной Империи альтруизмом, который на деле в реале оборачивался вмешательством в жизнь других народов и государств. И началось это задолго до Коминтерна, до евразийства, панмонголизма, славянского единства и подобного – где-то в момент появления образа «третьего Рима»… 

За этот «альтруизм» русских ненавидят и презирают сильнее, чем Дон Кихота – «спасенные» им «слабые жертвы несправедливости». 

Русская утопия не получается, ей не веришь, потому что невозможно достоверно описать хорошую жизнь в империи, стремящейся к гомогенности и одновременно альтруистически вмешивающейся в дела народов, о которых она ничего, собственно, не знает. Плохую жизнь в такой империи описать можно, гибель её в атомной войне – тоже. Но вот жить в таком месте не хочется совершенно. Во всяком случае, до тех пор, пока кто-то не откопает на краю оврага «зеленую палочку» и не прочтет те универсальные слова, в которых сказано, как надо жить вольно, по правде, без зла и смерти…

 

 

 

Юрий Шевчук, «Зеленый Крест»