Summa metamodernica: или как я понял метамодерн, и что я сделал с ним потом
1
Пересечение фронтиров всегда связано с определением позиции по отношению к новому миру. В нашем случае с осознанием того, что на смену ветшающему принципу смешения и многообразия условно равных, мельчайших (но равновеликих) корпускул постмодерна приходит что-то новое. Как следствие, возникла необходимость и в определении, идентификации этого «нечто». И если с определением и трактовкой самого понятия «метамодерн» все уже более-менее понятно, то принцип возникновения данного явления, равно как и перспективы его развития, остаются во многом неясными. Завершение эпохи потребления, развивавшейся как необходимый этап восстановления мира после последних глобальных войн ХХ века, охарактеризовалось формированием общества насыщения, даже - гипернасыщения (tempora satietatem). Дальнейшее существование самой системы современного общества том виде, в каком мы ее знаем (и представляем) теперь требует формирования спроса и потребления искусственно, путем обуславливания почти рефлекторного, однозначно необходимого, использования какого-либо «продукта» на совершенно разных уровнях – от духовного до чисто утилитарного. Как следствие, наступает расширение границ воздействий и принципов, трансформация институтов социального. Теперь невозможно контролировать общество иначе, как формируя безусловный спрос на тот или иной «ресурс». При условии, что первичные потребности уже закрыты, и естественное воспроизводство уже невозможно. Подобное утверждение верно и в отношении политики или культуры (что в эпоху постпостмодерна становится одним и тем же). Безусловно, это движение в направлении точки побега из известной системы координат все заметнее. «King Gizzard And The Lizard Wizard» создают новые звуковые формы в пространстве смещения точек восприятия музыкальных подходов – серф-рок, сдобренный изрядной долей психоделики, «Seirom» - продуцирует «доводящую до ужаса красоту» своими звуковыми волнами, загадочный Heliophant (то ли слон, то ли Бог Солнца, то ли – глава какого-то вымышленного религиозного культа, а может быть и все это вместе) распространяет в Сети «I, pet goat II», в своей прозрачности образов не уступающей древним пророчествам и так же формирующую целую школу толкователей, театралы и художники обращаются к новым формам воплощения древних сверхидей, а писатели отходят от системы метатекста и пытаются найти что-то новое в классической постановке вопросов литературы, уподобляясь слепому Гомеру… Однако, это все является проявлениями. Сокрытая в глубине основа данных процессов, пока что актуализированная только лишь на уровне творчества и тонких форм общественной жизни, в перспективе будет всеобщей.
2
Отсутствие необходимости (точнее – невозможность) естественного, биологического самоограничения и самопродуцирования социальной системы снова активизирует классическое разделение общества. Но теперь уже в несколько ином контексте. Опять возникает вопрос о взаимодействии элит и масс, условно – владельцев наиболее действенных сегментов «капитала» и «работников», даже без учета описанных ранее в ряде работ сил нетократии (netocracy) Барда и Зодерквиста. Этот, новый, «капитал» (точнее, его новая форма) приобретает иное анизотропное состояние, смещая вектор своей актуализации из чисто экономической, как ранее он сместился из чисто материальной, сферы, в духовную и информационную сферы бытия. При этом, он не теряет своего эквивалента как жизненной энергии, аналога затраченным ресурсам на производство, квинтэссенции труда, происходящего от источника и перетекающей к точке (или точкам) сосредоточения и накопления этой энергии. Возможно, этот процесс перетекания и неравномерного распределения в современном, перенасыщенном, мире даже усиливается в свете новых технологий и средств добычи этого ресурса из общего тела системы. Повышается эффективность кристаллизации. Подобного в мировой истории не было со времен буржуазной революции. Однако, в буржуазный, еще чисто экономический период форма подобного распределения в большей мере опиралась на силы натуралистического, неантропогенного порядка. Подобного рода «естественные» факторы по причине сравнительно неразвитой системы техноса и медиа создавали определенные помехи на пути бесконтрольной диверсификации первичного блага в теле социума, на уровне хаотичных, природных же влияний ограничивая монополизацию той его формы, или ресурса, о которой мы здесь говорим. Теперь же, с приходом обновленного мира, подобного нет. При этом, напомним, глобальная система насытила свои звенья. Продолжая действовать по известной ей схеме, обнуляя их по достижении критических показателей (к примеру – циклично повторяющиеся «экономические кризисы», которые на проверку являются не более, чем закономерными попытками системы избавиться от энтропического перегрева для фиксации своей стабильности, смены тех или иных «модных» направлений в искусстве, форм политической организации ряда стран и так далее.). При этом, учтивая наблюдения, сделанные Сергеем Петровичем Капицей еще в 2004 году (см. «Об ускорении исторического времени») следующим этапом развития системы, вне зависимости от ее «желания», станет выход на качественно новый уровень, принципиально отличающийся ото всех, существовавших ранее. Так же – возникает момент дифференцирования фактической, временной, истории, и объективного ее восприятия, приходится уже объективно признать существование некоего Времени-2, по аналогии с формами советской культуры в работах Паперного:
«Стремительность современного исторического процесса приводит к отмеченному ранее разрыву в развитии производительных сил и производственных отношений. По аналогии с миром компьютеров и, выражаясь на компьютерном арго, можно сказать, что "железо" становится все дешевле, а «софт» - программное обеспечение все дорожает и только усложняется. Человечество «и жить торопится, и чувствовать спешит», не поспевая за правилами жизни, за им же самим созданным прогрессом. Наконец, есть все основания думать, что наша историческая память, память культуры, в значительной мере реализуется в масштабе Времени-2. Это приближает то далекое прошлое, откуда к нам пришли мифы и фольклор, магия и суеверия, сохранившиеся как тени давно ушедших культур. Наши нравственные представления и религиозные верования пришли из более поздних времен, в первую очередь, как отметил К. Ясперс, с "осевого времени". В этом смысле прошлое, воспринимаемое во Времени-2, оказывается гораздо ближе к нам, чем тогда, когда мы его относим в календарное прошлое. Отметим, что некоторые современные публицисты по аналогии с прошлым рассматривают наше время как осевое. Однако то, что происходит сейчас, представляет гораздо более значительный этап в развитии человечества, чем события, происходившие между VIII и II вв. до Р.Х., когда на пространствах Евразии практически одновременно зарождались гуманистические представления, которые легли в основу мировых религий . В нашу эпоху, когда время и инвариантный за цикл объем информации уплотнены до предела, происходит сокращение диапазона памяти. И не стоит удивляться тому, что нынешние поколения не воспринимают событий полувековой давности, что довоенные и дореволюционные события в сознании молодежи как бы слились в одно и отошли в давно прошедшее время — в немецкой грамматике это называется Plusquam-perfect. Сокращение памяти происходит, несмотря на то, что эффективная длительность жизни человека за последний век практически удвоилась, а значит, должен был бы увеличиться и эффективный диапазон памяти в обществе. Обращаясь к подобным явлениям, автор стремился привлечь внимание к тому, что в эпоху наибольшего сжатия исторического времени следует учитывать феномен Времени-2 как объективный фактор при анализе различных явлений, происходящих в общественном сознании».
Процесс подобного рода перехода, ускорения и субъективности, видимо, и следует обозначить глобальным метамодерном, перестройкой не только самой физической составляющей общества, но и его, этого общества, самоидентификации и восприятия реальности.
3
Это не будет чем-то революционным. Общество не отрицает, но наслаивает новые тенденции в своей структуре на предшествующие, наращивая тем самым базу производства новых слоев – культурных, технологических, экономических. Этот процесс сопоставим с формированием кораллового рифа. Статус существующих сейчас звеньев системы, поставленный под сомнение метамодерном, никуда не исчезнет для них самих и для глобального. И перенасыщенное общество, общество сверхпотребления этапа tempora satietatem, надо думать, будет какое-то время существовать все так же в условной новой, «квантовой» среде, наслаивая на новое идеологическое, общественное и экономическое пространство с приставкой «пост-» все то, что все еще работает сейчас. Точно так же и положение тех, диаметрально противоположных полюсов и сил, что на протяжении всей истории человечества формировали его, и формируют сейчас, никуда не уйдет и в обозримом будущем. Если ранее мы говорили о Капице, то сейчас можно вспомнить об Умберто Эко с его эссе «Средние века уже начались», датированным еще более раним этапом, серединой 90-х годов прошлого века:
«Об этом нашем Средневековье сказано, что оно будет «непрерывным переходным периодом», к которому придется приспосабливаться новыми методами: проблема будет состоять не столько в том, чтобы сохранить прошлое в соответствии с наукой, но и в том, чтобы выработать пути использования беспорядка, проникнув в логику ситуации непрерывного конфликта. Появится, и уже появляется, цивилизация постоянной реадаптации, питающаяся утопией. Именно так средневековый человек придумал университет — с тем же отсутствием предрассудков, с каким сегодняшнее «бродячее духовенство» разрушает его, быть может одновременно преобразуя. Средние века по-своему сохранили наследие прошлого, но не для того, чтобы, удобно устроившись в нем, погрузиться в зимнюю спячку, а чтобы постоянно заново переводить его и использовать, это был bricolage в гигантских масштабах на грани ностальгии, надежды и отчаяния. При всей внешней неподвижности и догматизме это был, как ни парадоксально, момент «культурной революции». Весь процесс, естественно, сопровождался эпидемиями и кровавыми побоищами, нетерпимостью и смертью. Никто не говорит, что новые Средние века открывают нам бесконечно веселую перспективу…».
Вечный «переходный период», скольжение по волнам из одной точки в другую, пересечение бездн и неизведанных континентов, в которых обитают то чудовища, то аримаспы и святые – что это, если не метамодерн, не «между»? Однако в большей степени, при исчезновении внешних неисследованных земель, гиганты и чудовища будут порождены самим социумом – экономикой, политикой, культурой и психологией человек, запертого в этом временном отрезке, сама «средневековость» которого – определяется именно контекстом Времени-2, субъективного, культурологического времени. Теперь мы сами себе сарацины и крестоносцы, еретики и святые. Не ставя сейчас задачу подробно анализировать систему грядущих (а точнее уже существующих) взаимоотношений «хозяев» и «рабов», экономическую и политическую систему «nuovo medioevo», все же укажем, что с усилением роли новых средств производства и формирования некоего ресурса, «условного котнтента» (все более условного по своей ценности, но не стоимости) наиболее острой станет проблема невостребованных социальных масс. Проще говоря, именно в обществе победившего насыщения четко встает вопрос о дальнейшем потреблении и стимулировании этого потребления, являющимся основой самого общества капиталистического типа, при переходе к обществу – посткапиталистическому, информационному или медийному. Что теперь делать с тем населением, тем ресурсом, которое становится ненужным для элит при условии, что весь XIX и XX век были нацелены на увеличение численности и функциональности данного вида социального ресурса как элемента системы получения прибыли? Сейчас его значимость падает. Робот – это не механическое устройство, это алгоритм, позволяющий обойтись без использование в получении прибыли более дорогого в обслуживании человека. Программы, боты, нейронные сети – это «тонкие роботы». Даже более, в виртуальной, невещественной экономике, возможно - в «экономике спектакля», эта масса из поставщика становится потребителем, конкурентом элите, несмотря на то, что потребляют они иногда не один и тои же «ресурс», ценность коего все равно весьма условна и искусственна. Но его стоимость, повторимся, возрастает. И как следствие, в перспективе возрастает вероятность неких, условных, «цифровых восстаний» или «революций прекориата». Подобного рода волнения масс – обычное дело для диких пустошей Средневековья.
4
Спасение от «лишних людей» в этом свете становится первостепенным. А пути к поиску этого спасения для частей системы, опирающейся на опыт предыдущих поколений, кажутся очевидными. Это – формирование гомогенной, замкнутой, в каком-то виде герметичной структуры взаимодействия верха и низа. Одновременно совершенно неподвижной в плане перетекания составных частей нижнего и верхнего одно в другое, и наоборот. Это – Уэллс с его элоями и морлоками. Хотя, безусловно, данная схема является более чем упрощенной. Но повторим, сейчас мы не ставим себе задачу описания дальнейшего стабильного существования той части человеческого общества, которое, по сути, представляет собой принципы прошлого и образует базис для метамодерна. Снова прибегнув к классическим терминам, определим, что будущее гиликов и психиков, безусловно, заслуживает пристального изучения, но нам сейчас более интересны пневматики, если все же сейчас мы рассуждаем о специфике понимания термина «метамодерн». На протяжении всей истории человечества мы, действительно, имели две силы, приводившие в движение вибрацией энергии полюсов всю структуру социума. Подобные силы могли дробиться, расчленяться, формировать субструктуры, подобно тем же гностическим моделям вселенных по Василиду с его 365 архонтами-небесами и прочее. Но в конечном итоге все сводилось к банальной дихотомии. И это явление, условная дихотомия, содержало в себе потенцию формирования метамодерна как глобального явления: «Плоскость образуется тремя точками». Пифагорийские принципы никто не отменял. В какой-то мере эта структура была почти совершенна. Но она, замкнувшись в этом, условном, совершенстве двойственности, была обречена. Потому что человеческий социум так же подвержен влиянию всеобщих сил энтропии, как и ураган, жук или звезда. Третья же сила, формируемая следствием конфликта и столкновения этих двух, и приобретает свойства метамодернистской, идущей между. В данном случае метамодерн получает сформированное определение, выступая как социальное, антропологическое, духовное экстропианство. Но осознающее, что любое «сверх» в ситуации, когда существует только лишь два из возможного, условного, множества выборов, сводится к притяжению на тот или иной социальный полюс. Что эквивалентно стазису и – смерти. При этом на данном этапе BWO Делеза трансформируется в SWB, soul without body. Неожиданно, одновременно с высвобождение отделенной от личности человека силы производства начинается процесс независимого формирования самой человеческой личности в новых условиях «абсолютной прозрачности». И это именно – человек, а не постчеловек или постличность. Диджитализация приводит к определению разрозненного, развоплощенного «тонкого тела» и одновременна подмене субъекта объектом. Но одновременно и к увеличению возможных вариантов самореализации, к бесконечному числу возможных актуализаций. Транспарентность побеждает. Но эта транспарентность не есть аналог пустоты. Так же, как в архаичной египетской философии личность человека состояла из различных духовных слоев, занимавших свои, четко иерархические, позиции в посмертном мире, так и сегодняшняя личность «человека» разделяется в мире постпостмодерна на различные уровни. Неслучайны уже ведущиеся споры о статусе виртуального субъекта, судебные решения о юридическом положении аккаунтов и тому подобные вопросы, уводящие в сферу нового, неисследованного океана информации, приобретают все более зловещую окраску для обывателей.. Информация – не аналог знания. Но разум потребляет ее, и из нее же состоит. Точнее, состоит он из ее трактовки, и точно так же, как древние души египетских посвященных могли существовать в мире постжизни, выполнив строгие ритуалы из Книги Мертвых, назвав все имена, формулы, ответив на все вопросы стражей пирамид – так и современный человек, только обретая знание самих принципов существования в новой среде, отделяясь от частей своей новой личности и управляя ими, может проследовать в новую эпоху. Знание – вот определение разума как такового.
5
Возникновение «метамодерна» в таком виде объективно. Оно обусловлено существующими закономерностями развития человеческого общества и личности, накапливающей информацию и превращающей ее в знание о мире. Но здесь мы специально берем данный термин в кавычки, так как, во-первых, он сам по себе на данном этапе не является (и это хорошо) до конца сформированным и однозначным, несмотря на ранее признанный постулат о его ясности. Точное, «научное» определение метамодерна без возможности трактовки будет означать исчезновение этого явления как обозначения процесса и создания чего-то нового. Во-вторых, как это часто происходит с любым новым, пограничным, явлением, силы обоих социальных полюсов активно используют его в своем дискурсе, агитационной и общественной деятельности, пытаясь переключить и замкнут только лишь на себя. Данное явление характерно именно для общества нового времени, посттрадиции, когда экономическое и социальное, приняв за безусловное отождествление капитала как единой витальной структуры социума, ориентируется именно на получение его как эквивалента самой жизненной силы. Так было с модерном и постмодерном, в силу их однозначной трактовки к рацио и выбору между одним из двух возможных вариантов. Но метамодерн – это не то, чем он сейчас кажется. Он между восприятиями, между смыслами и определениями. В частности, подобного рода пример прикладного использования трансплатформенной, многопонятийной структуры мышления и действия мы можем наблюдать в современной политике ряда режимов, когда главной задачей условно демократических (декларативно, разумеется) структур становится поддержание хрупкого равновесия легитимности не власти, но – «выбора», идущего между оппозиционными и правительственными силами. Подобного рода «выбор» призван сохранить иллюзию ветшающего института волеизъявления масс, поддерживающего стабильность существования концентрата капитала, перекладываая, формально, ответственность за принятие решения (которого на самом деле нет) на «делающее выбор» между различными вариантами общество. При условии, что сами объекты выбора – всего лишь суть сформированные в обществе представления об этих объектах. Хотя выбора здесь, повторимся, объективно и не существует, но в рамках глобальной игры-договоренности, повторяющейся из раза в раз – он есть, важен и вполне вещественен. По сути, прибегнув к общедоступным аналогиям (напомним, что данный текст создается в начале осени 2017 года) данного рода система общественных институтов представляет собой mining farm по креации процесса подобного метамодернизации, по смещению восприятия. Однако, он является лишь копией, иллюзией и условно субъективной трактовкой непонятного ветхим силам нового, неизвестного, пугающего явления. При этом составными частями данной «фермы» становятся не только «верхи» и «низы», но и стабильные, классические принципы политической, информационной, экономической, культурной и социальной коммуникации. Архитектура этого устройства приобретает аналогию видеокарты-концумента (элит), и продуцента-крепежа (массы, конкурента и источника). Статус данных полюсов, деталей в общей структуре устройства может меняться, согласно общим принципам добычи «основного ресурса», одновременно оставаясь четко фиксированным согласно закрепленным на уровне неких, глубинных, установок, ролям. Однако, если подобного рода «майнинг благ» производится, то кем, как и для чего было создано это «устройство»?
6
Поиск ответов на эти вопросы, на самом деле, приведет нас к постановке нового: а что же в итоге последует за метамодерном, если мы говорим о том, что это не более (но и не менее) чем процесс развития общества, культуры, разума и в конечном итоге – всей Вселенной? Если это – процесс, по сути, коммуникации, то тогда – чего и с чем? Ведь все мы, так или иначе, признаем уникальность человеческого разума и считаем его одним из высших этапов структурирования материальных и энергетических, «невещественных» ресурсов известно нам Космоса. Именно в этом, в высшей организации, и кроется ответ на первый блок вопросов о причине и назначении возникновения «машины социальной благодати», условного принципа эвдемонии (ευδαιμονία), но не синергии. Ее породило само общество, весь континуум социальных и культурологических установок, вкупе с процессами и явлениями, нацеленными на постепенную оптимизацию распределения и трансформации энергии, что происходят в нем самом и во вне. Общество, как и индивид, выступает при детальном рассмотрении единственной отправной точкой для отсчета в рассматриваемом вопросе. Так как что-либо иное не более, чем одна из бесчисленных, умозрительных, вероятностей. Общество – сложная, многоуровневая, фрактальная самопорождающаяся и саморегулируемая структура. Но «саморегулируемая» человеческим разумом, который выходит за рамки общей, безличной, структуры общества как такового. Это обусловлено особенностями человеческой психик, когда мы принимаем «стабильность» как один из этапов взаимодействия различных векторов единой, всеобъемлющей системы. И это верно вне зависимости от того, принимаем ли мы данные принципы на примерах некоей, условной, корпорации, государства, нации или отдельного рода кочевников-оленеводов в глубине Ямальской тундры. Законы эти едины для любого типа самоорганизации систем подобного рода. Даже для отдельного человека. И определяются определенного рода заданными параметрами. Вспомним апокрифическое «Евангелие Истины»:
«Те же, чьи имена Он знал в Начинании, названы были в Конце, чтобы тот, у кого есть Знание, был тем, чье имя произнес Отец. Ибо тот, чьё имя не было названо - невежда. В самом деле, как кто-то услышит, когда имя его не было названо? Ибо тот, который невежда до самого Конца - творение Забвения, и он исчезнет вместе с ним. А если нет, то как же у тех несчастных могло не быть имени, их нельзя было назвать? Поэтому если у кого-то есть Знание, то свыше. Если он назван, то он слышит, он отвечает, и он поворачивается к Тому, кто зовёт его, и восходит к Нему. И он знает, каким образом назван он. Обладая знанием, он выполняет волю Того, кто позвал его, он желает угодить Ему, он обретает покой. Имя каждого приходит к нему. Обладающий знанием таким вот образом знает, откуда он приходит и куда идёт. Он знает подобно тому, кто, становясь пьяным, отворачивается от своего пьянства - возвращается к самому себе, верно устанавливая то, что его».
Безусловно, выше приведенная цитата – не более, чем одна из возможных, вероятностных, констант. Но цепь движется со скоростью самого медленного из своих звеньев. Конечно же, мы можем различить отдельные этапы этой «скорости движения» на различных участках, звеньях глобальной цепи всего процесса: трансформация глобальной человеческой популяции может привести и к тотальному вымиранию племени-рода на Ямале, и к разрушению корпорации. В данном случае «локальное» выступает как оппозиция к «глобальному». Оленеводы хотят жить. Не меньше, чем менеджеры и советники по особо важным вопросам. И для того, чтобы племя не исчезло, молодого шамана Николая Пятакуя отправляют учиться на фельдшера в город Салехард. Отучившийся, и получивший легитимное, в пределах обозначенной «цивилизацией» системы координат, образование. Шаман, которому теперь известен и термин «эпилепсия», и имена всех семи дочерей подземного божества Нга, возвращается к своему племени, становясь носителем метамодерна, прибывая «между». Тот ли это Николай, что уходил?.. В этом, по сути, и может заключаться ответ на вопрос об истоках, смысле и назначении ранее обозначенной нами «машины» - такой подход это в большинстве случаев добровольное (но, возможно, и неосознанное) принятие «расщепления» не столько при принципу μεταξύ, сколько в аспекте σχίζω. Хотя, на самом деле, это разделение во многом условно, точно так же, как и утверждение о том, что Христианство распространилось во многом благодаря отходу от записывания информации на свитки и использованию кодексов (то есть, книг современного вида).
7
Определившись с тем, что собой представляет метамодерн в понимании относительно локального контекста, можно перейти к рассмотрению данного явления в глобальной перспективе. Точнее, к тому, для чего в конечном итоге нужен этот новый термин, создающий еще одно понятие в общей структуре всеобщей семиотической парадигмы. При более детальном рассмотрении, сам феномен «перехода» оказывается далеко не новым. Очевидно, что подобные, пограничные, этапы в истории человечества случались уже не раз. Конечно, теперь принято говорить о некоей глобальности, но вспомним то, на что было указано ранее: общие тенденции структурирования и оптимизации общие для любой составной части системы, вне зависимости от объемов. Они сходны для различных проявлений энергии. То, что верно для 8 000 000 000 – верно и для 500 людей. Технологические уклады, К-циклы – вот те ключи, которые могут быть использованы как определяющие подобия к «уникальному» метамодерну. Общество как систем взаимодействия высокоорганизованных структур неизбежно замыкается на процессе перетекания, обмена и перемещения. Перемещения — сил, средств, смыслов. Общество само по себе является процессом «между», коммуникация — производное от латинского communicatio, общение и передача. А передача чего-либо подразумевает пересечение лакун между объектами и смыслами, погружение в разрыв σχίζω. Усиление центробежных сил общества, возникающее на фоне их консолидации применительно к эпохе «нового Средневековья» неизбежно расширяет и эти, понятийные и коммуникационные, лакуны, увеличивает gap-разрыв, приходящий на смену смешению смыслов постмодернизма. При этом следствием гипернасыщения является усиление стабильности, как внешней, так и внутренней. Безусловно, эта стабильность локальна для составных частей системы. Снова процентируема Эко:
«С другой стороны, общество крайней степени потребления производит не добротные вещи, а легко ломающиеся машинки (если вам нужен хороший нож, покупайте его в Африке, нож, купленный в Соединенных Штатах, развалится при первом же использовании). Технологическое общество приближается к тому, чтобы стать обществом пришедших в негодность и ненужных предметов, а в сельской местности мы видим, как гибнут леса, остаются заброшенными поля, загрязняется вода, атмосфера, растительный мир, исчезают некоторые виды животных и т.д.; поэтому если не фасоль, впрыскивание каких-то естественных, неиспорченных элементов становится все более насущной необходимостью».
Стабильность производства, потребления и функционирования, движения и расположения – порой диаметрально противоположные вещи. И она, эта локальная стабильность статуса, требует легитимности, как было сказано выше применительно к специфике политических процессов в период метамодерна, или - шаманов, получающих образование в салехардских ПТУ. Стабильность эта может быть разной, формат затвердения уже не имеет значения. Но, чем прочнее становится субъективная реальность индивидов или целых групп, тем более ощутимой, вещественной и текучей должна быть окружающая ее инаковая «пустота». Назовем этот процесс плеромизацией, если ранее мы уже прибегали к терминам, привычным для гнозиса. И в этом аспекте, когда мы рассуждаем о жизненно важном процессе отделения и сплочения ветхих, прошлых, базовых форм социальных институтов, когда говорим о кальцинировании подосновы нашего кораллового рифа, мы так же не должны забывать и о том, что это отделение не является тотальной сменой общей парадигмы в целом. Ведь цель системы, если так можно выразиться — это движение, вовнутрь и во вне. Здесь метамодерн, vacuum horrendum для сознания системных полюсов, обоснованная составляющая социальной триады, проявляет себя как необходимость. Парадокс: и контролирующий консумент (потребитель «верхнего»), и продуцент-производитель (а одновременно и массовый потребитель «низа») для оправдания своего существования в установленных рамках нуждается в чем-то третьем, разительно отличающемся от любых (двух, ведь разум в структуре отмирающего постмодерна всегда бинарен по определению) составляющих системы и не актуализирующем в себе то, что ранее именовалось постмодерном. Таким образом, мы снова возвращаемся к определению истинной сути метамодерна на современном историческом этапе. Сейчас метамодерн становится единственным возможным поводом для определения вектора развития самого общества, существуя как закономерная реакция на глобальный конгломерат смыслов в системе двух оппозиций. Теперь он тот «флюид» из сочинений месмеристов XIX века, и тот сонм демонов лунной сферы из древнегреческих философских списков, что дает надежду «рабам» и «хозяевам» обрести видение чего-то большего, чем просто химическая реакция экономических сил. Это цель и задача метамодерна, очередного витка в долгой игре взаимообмена социума. Что это, метамодерн на службе современности? В данном контексте можно обратиться к книге Ханзи Френанча «Слушающее общество: метамодернистское руководство к политике» («The Listening Society – A Metamodern Guide to Politics»):
«Несмотря на подобные риски, которые я полностью признаю, я убежден, это наилучшая перспектива из возможных. Чтобы развиваться дальше, мы должны признавать, что существуют иерархии - некоторые суждения, типы поведения или психики, по крайней мере в некотором смысле, более развиты. Можно разделять эту точку зрения, и не являться мудаком. Риски, связанные отрицанием этого намного больше, последствия гораздо более вредны. Я утверждаю, что понимание этапов человеческого развития является ключом к эмансипации, к свободе и равенству в глобализированный интернет-век. В этой странной новой стране чудес слепые превращаются в угнетателей, подобно тому, как христианство стало освободительной силой только лишь для того, чтобы получить в итоге свои приземленные элиты и инквизицию. Прогрессивный мыслитель и активист сегодня должны знать и принимать иерархию; бунтарское сердце должно любить иерархическое развитым - и использовать его нужно против всех хозяев, против всех несправедливых форм иерархи, против сил хаоса и энтропии, присущих Космосу. Подождите минут: мне кажется, что вы меня не слышали. Разве я не произносил это медленно и четко? Я говорю, что если вы не признаете иерархии в развитии человеческого общества, то вы становитесь примитивными, консервативными и угнетающими. Вы, а не я, являетесь угнетателем. Вы говорите на языке угнетения».
Сейчас мы не будем уточнять, является ли обозначающий метамодерн подобной формой взаимодействия в политической и социальной жизни «мудаком», или нет. Тем более, что данная реплика во многом нацелена на привлечение читателя работы Френанча к полемике, а значит – к «умной работе». Главное, что мы имеет при таком подходе - это определение самого постпостмодерна как социального и политического явления, то есть, по сути – позиция метамодерна зафиксирована и закреплена относительно ветхой системы привычных иерархий. Но истинна ли она?
8
Нет, не истинна. Потому, что признание за метамодерном только лишь подобной роли глобального посредника, метапомпа между двумя, по сути равнозначными, явлениями не отражает самой сути данного процесса на более глубоком уровне. Но позволяет нам только определить его утилитарное положение. Да, метамодерн как явление отнюдь не уникален. Но он имеет право на локальную уникальность для данного временного отрезка точно так же, как имело на нее право изобретение колеса, письменности, железной дороги или расшифровка принципа того же бинарного кода. Но если в прошлом эти открытия неизбежно приводили к прикладному использованию, то сейчас, в условиях насыщенного, перенасыщенного на первичном уровне общества, способность свободно двигаться и ориентироваться в океане смыслов, влиять на них, искать и создавать, становится залогом если не свободы, то, по крайней мере, неким подобием возможности потенциальной независимости от того или иного полюса системы, что более важно, чем использование метамодерна «в быту». Для дальнейшего поддержания в стабильном, полукоматозном, состоянии этих двух полюсов. Идеология не откроет консервную банку, но она может сделать так, чтобы эта консервная банка появилась у вас в руках. Возможность оказаться «между» сейчас эквивалентна самой жизни. Однако, что впереди? Здесь можно говорить о понятии духовной реконкисты. Не о той «реконкисте», к которой еще в 2005 призывал Джадан. В его трактовке это явление, очевидно вытекающее из общей структуры существования сложившейся системной «машины», бессмысленно, и от него следует отмежеваться сразу же, так как в последнее время все чаще звучат реплики о некоторой связи подобного определения рассматриваемого нами термина с метамодерном именно в джадановском контексте. Нет, говоря о «перезавоевании», мы в первую очередь имеем в виду возвращение к тем классическим идеалам и ценностям, что лежат, по сути, вне пределов любой идеологической парадигмы. Но в трактовке матаформы данные ценности уже претерпели определенную трансформацию. Они прошли интеллектуальный огонь тигелей первого Ренессанса и модерна, очистились от шлака гекатомбами идеологических войн и революций начала XX века, благополучно переросли полное смешение, до стадии нигредо, эпохи «либеральных ценностей свободного рынка»… Данные идеи, сверхидеи, идеи «над» - уже готовы быть свободными от дихотомического да/нет и снова обратиться к Космосу вечного μεταξύ. Точнее, человечество готово к незамутненному пониманию и принятию этих идей. Финалом станет Новый Ренессанс. Но Возрождению должен предшествовать Упадок. По сути, сам метамодерн — это всего лишь подготовительный этап глобального «делания» социальной алхимии, когда-то в незапамятные времена запущенного чьей-то невидимой рукой. Может быть — рукой самого Общества, или Бога, или Человека. В период метамодерна эти явления сближаются максимально. Безусловно, подобного рода аллегории, с обращение к некоторой конкретике мифоса, или даже религиозности, могут кому-то показаться странными. Но это не более, чем аллегорическое отображение более сложных и длительных процессов. Их объяснение и определение требует затрат гораздо больших ресурсов, чем те, которые были затрачены для создания этой, небольшой, работы. Ведь, по сути, данный текст — не более, сем opera piccolo относительно сути всего явления метамодерна в целом. Однако, данный прием создания аллегорического подобия ничуть не хуже длинных и пространных рассуждений «обо всем», к которым в последнее время так полюбили прибегать наши исследователи-культурологи и философы. Точно так же, как в далеком 1971 году Вадим Львович Рабинович начал изучение алхимических процессов через призму научного материализма, вкупе с принципами экономического марксизма, так и мы сейчас, дабы не углубляться в общепринятое (хотя порой и весьма расплывчатое) определение принципов и смыслов, выберем достижение «духовной реконкисты» за финальную стадию развития метамодерна. Воспользовавшись для этого тем же алхимическим зеркалом. Повторно закрыв образ шифровальным кодом от пресловутого «рацио». Но при этом уточним, что «реконкиста» - не является ни реставрацией, ни воскрешением, но строительством нового по принципам забытого ранее и переосмысленного, оттолкнувшись от уже имеющего и не удовлетворяющего нашим запросам. Реконкиста здесь соотносится с трансмутацией. Алхимия, образ, то или иное обозначение системы через образ – ничто, но именно это «ничто», эфирный дым и призрак, набор частей кода и мегабайты становятся «всем» для обозначения самой сути происходящего:
«То, что речь идет о белых окислах меди или киновари, не так сейчас важно. Важен здесь глагол заставить — волевой, насильничающий над Богом сотворенной природой. Преображение вещи рукотворно. А вот еще энергичней: «Вскрой же ему внутренности стальным клинком». Так сказано о минерале, из которого адепт тщится получить купоросное масло. Предельно творческим актом выступает изготовление философского камня — богоподобного посредника между ржавым железом и золотом, в ржавом железе и таящемся. Причем золото — и вещь, и принцип одновременно: совершенная вещь и принцип этого совершенства вместе. Самое же пресуществление железа в золото есть дело простое, совершаемое, так сказать, «легким манием руки»; но как результат предваряющих волевых «физико-химических» воздействий. Истина тождественна совершенству. Истинно, или совершенно в принципе все. Различие — лишь в мере этого совершенства. Достижение нужной меры и составляет подлинную значимость алхимического рецепта».
9
Если же мы обращаемся непосредственно к российскому сегменту глобального мира метамодерна, то сразу же определим одну непреложную истину: этап метамодерна в России, на русском пространстве, как переходного периода будет очень коротким. В первую очередь по той причине, что Россия уже прошла этап развития общества нового, невещественного, безличного, мифа. Достаточно обратиться к примеру идеологии СССР, чтобы понять, что у России существует богатая, сформированная традиция мифологизации того или иного явления. Именно поздняя советская социальная мифология, конструкт общества, в котором до тотальной победы будущего остается «совсем немного», и является той аналогией, которая отражает в себе успешность развития завоеванного пространства мифа без определения классических принципов твердой привязки к конкретике, с достижением заведомо недостижимого и движением к цели ради самого движения. Причем, советский миф не является реставрационным, искусственным. Но остается искусственно сформированным и выращенным, с применением классических признаков определения трансграничной мифологии. Начиная с 60-х годов ХХ века «коммунизм», «социализм» в сознании советского человека, в литературе и искусстве, мало чем отличается от синтеизма («Syntheism - Creating God in the Internet Age»):
«Синтеизм - новое религиозное движение, основанное на том принципе, что атеисты и пантеисты могут достичь тех же форм взаимодействия, что и последователи традиционных теистическими религий».
Религия без религии, принципы которого были сформулированы Александером Бардом только лишь в 2014 году, наиболее полно отражает принцип метамодернизма в околорелигиозном контексте. Точно так же, как ранее в свое время были сформированы принципы эридианства, наиболее полно отразившие принцип эпохи постмодерна… Но Россия — эта страна, в которой столетие назад «духовная реконкиста» уже случилась. И точно так же, как западные страны взяли на вооружение целый ряд экономических и социальных схем из плановой экономики, сейчас они так же «берут» (а точнее, открывают заново, дешифруют) древний язык советского метамифа. Это тоже часть глобализации. При этом в самой России — напротив, наблюдается обратный процесс, когда под предлогом поиска новой «духовности» происходит искусственное создание идеологической базы на основе прошлых образов — от полета в Космос первого советского человека до мироточения икон. Но эти конструкты нежизнеспособны по определению в эпоху глобального перехода именно в аспекте того, что они не создают новый миф из пространства «между», но продолжают эксплуатировать привычные составляющие системы, навсегда отстающей от вечного движения в своей косности традиционных образов, приемов и смыслов выражения и постижения Абсолюта. Данного рода «реанимация» сродни тому, как если бы в Средние века кто-то попытался сознательно возродить римские культы, языческие мистерии греков или традиционные учения европейских варварских племен. Безусловно, мы все видим влияние подобного рода трактовок реальности в культурной жизни того же Средневековья, но они органически вписаны в новую структуру, не подменяя собой старого. У Святого Христофора – собачья голова, но он – святой «Носитель Креста», а не оборотень-жрец, оправляющий обряды ликантропии ради призвания сил полной Луны. Сейчас обитатели постсоветского идеологического пространства находятся в понятийном поле «постметамодерна», если можно так выразиться по отношению к несформированному до конца явлению, и вполне естественно, что, растеряно озираясь вокруг, они пытаются приложить известные для них формы и определения к неизвестным для них явлениям. И при этом, сделав некий идеологический круг, пытаются же вернуться на позиции обозначенной выше «реконкисты» через новое ее понимание, а точнее – не-понимание, как всегда забегая вперед.. Естественно, у «них» это рано или поздно получится снизойти до среднего уровня. Или нет, если вовремя осознанная необходимость двигаться дальше, имея богатейшую базу, все-таки победит. Сейчас не хотелось бы углубляться в эти «как и почему», весь вопрос только в том, насколько быстро получится адаптироваться к новым глобальным условиям и воплотить в жизнь те наработки, что были уже сформированы и не только в СССР, но и в мире в 60-70-х годах ХХ века. Расшифровка формулы метамодерна – сопоставима с доказательством пресловутой гипотеза (или теоремы) Пуанкаре, применительно к социальной сфере человеческого. Равно, эта «формула» несет в себе не только соответствующие преференции расшифровавшим, но и соответствующие риски. Поэтому следует настоятельно предостеречь всех тех, кто приближается к пониманию сути данного явления – от тотального его обнародования. Obscurium per obscurius. Ignotium per ignotius… Обнадеживает, пожалуй, лишь то, что общая «туманность» самой сути явления в определенной мере оставляет его закрытым для определенный части заинтересованных в его понимании лиц.
10
В завершении, резюмируем. Время-2 ускоряется. Метамодерн как пограничное состояние «нового Средневековья» все более активен. Тела и сознания – «развоплощаются», проникая во «внешние пространства между мирами», ведь мир по большому счету – это не более, чем индивидуальное восприятие человеком объективной реальности. Не будем забывать, что такая тотальная актуализация, выявление сути метамодерна в однозначности, низводит его до конечной, финальной точки, и знаменуется смертью метамодерна как явления. То есть процесса. Подобно «выращиванию» золота, сейчас мы смогли получить некое «вещество», находящееся между Сциллой необоснованной элитарности и Харибдой бессмысленной профанации, но этот процесс рано или поздно закончится «выпадением осадка» в виде угасания любой «умной работы», что подразумевает повторное воссоздание процесса поиска с новой, увеличенной в разы, силой. Возможно ли это в случае с метамодерном в его сегодняшнем, трансполюсном, понимании? Маловероятно, но почему бы и нет. Переосмысление фундаментальных принципов, лежащих вне зоны влияния основных полюсов системы, обуславливается не какими-либо конкретными «желаниями» тех или иных социальных групп, а сугубо объективным, независящем от чего-либо постороннего, беспристрастным законом перераспределения сил и энергий, который выводит на историческую арену метамодерн в его исконном понимании воссоздателя классических, надидеологических, надчеловеческих ценностей. Метамодерн – это духовное экстропианство. Точно так же, как этот процесс создал в свое время все те формы, принципы и структуры взаимодействия общества, которые мы знаем сейчас. Но когда новой движущей силой «социальной экономики» становится, помимо всего прочего, и сама энергия, сам принцип ее распределения, психика и метафизика, «культурологический аспект» самого человека, уже нет смысла говорить о том, существует ли для метамодерна какая-либо альтернатива привычному, или нет. Гораздо важнее, повторим это еще раз, задаться вопросом о той, финальной, стадии его развития, которая открывается теперь перед нами, впервые в обозримой истории не давая силам периферии остановить движение к финальной точки социальной сингулярности, за которой всех нас ожидает нечто большее, чем «смысл» или «конец» истории. Назовем это Реконкистой, Ренессансом, Революцией Духа или Страшным Судом – на данном этапе самоназвание термина не является значимым. Учитывая, что даже потенция постмодерна (по сути, идеально подходившая для биполярной системы) не была использована ни одной из форм общественной организации социума (противоположной, полюсообразующей) в полном объеме, метамодерн, с его сугубо транспарентной, неуловимо-средней, эфемерной структурой — еще менее понятен и для новых элит, и для нового пролетариата, то есть для любой из частей той «машины социальной благодати», про которую мы говорили ранее. И от того данный непонятный, метафизический, ускользающий Грааль становится еще более притягательным. Выработка позиции отношения метамодерна к структурам социального базиса – дело будущего. Несомненно, что подобного рода вопрос столкновение сфер влияния, интересов, создание неких гибридных форм взаимодействия будет необходим. Возможно, даже в будущем ближайшем. Новая экономика и социология проникают во все сферы жизни, меняя их до неузнаваемости. Уже сейчас «Impossible Foods» создали мясо коровы без коровы, искусственно синтезировав биологическую (именно биологическую, не химическую, что важно при определении «юридического статуса» понятия) структуру. Это процесс получения финального продукта без привлечения ставшего ненужным этапа вовлечения продуцента «ветхого мира». Но что же станет с этими резидентами «ветхости»? Пока что перспективы очень туманны.… На даже на сегодняшнем этапе, при условно стабильной фазе существования самой системы, движение «между» усиливается, и набирает обороты. Данный процесс будет все заметнее по мере погружения в «новое Средневековье». Движение к пониманию сути метамодерна продолжается, но теперь уже под пристальным взором «старшего брата», наконец-то осознавшего, что его уютный мир, закрытый от взоров чего-то большего, навсегда рассыпается под ударами всеобщего, вселенского сердца чистых энергий. А наша общая задача в этом теперь – определить, на чьей мы стороне, или, возможно – не определить, если мы все-таки продолжаем говорить о метамодерне.
Михаил Кормин