Глобальные исторические изменения имеют прямую связь с градостроительной теорией и практикой. Постепенное укрупнение городских образований, выстраивание четких агломераций, а в перспективе – и конурбаций как таковых, является неотъемлемой частью нашей реальности. Однако, вопросе относительно самого статуса агломераций, а так же ее критериев, существующий например в Европе, в нашей стране до сих пор не определен на законодательном уровне.
Оставив в стороне вопросы юридического и понятийного порядка, вспеним, что процесс развития городов, преобразования и освоения территории вообще – это многоуровневое явление, в котом, словно в зеркале, отражаются все реалии настоящего. В равной мере, этот процесс несет на себе отпечатки прошлого точно так же, как в нем заложена потенция будущего. Очевидно, что городская агломерация в любом понимании этого слова, является не только пространственным, но и темпоральным образованием, имеющем в своей основе сочетание множества «слоев» восприятия и разделения, прошлых и перспективных моментов формирования структуры человеческого общества как таковой.
Российская история с ее бурным ХХ веком, и не менее интенсивным переосмыслением всего социального и исторического наследия в веке XXI, несомненно, накладывает отпечаток на вопросы выстраивания единой системы освоения (и понимания) пространства как таковой. Здесь следует вспомнить, что на сегодняшний день вопрос о формировании единой системы расселения на территории Российской Федерации, возможно, и обозначен в теоретическом аспекте, однако на практике – порой во многом расходится с теорией, отвечая на вызовы современного свободного рынка, изменения в сфере производства, колебания потребностей в транспортировке тех или иных видов ресурсов, и так далее. По сути, сейчас мы наблюдаем уникальную ситуацию в градостроительстве, рассматривая тенденцию выделения в общей системы расселения образований нового типа, являющихся переходным звеном между городом и агломерацией. Безусловно, российские города проходят те же пути по включению в сои границы территорий, по объединению с близлежащими населенными пунктами, по постепенному «врастанию» в сельскую среду. Все это было заложено изначально, еще в период создания этих городов или же выявления ключевых направлений по их развитию, сформированных еще в середине прошлого века. В качестве примера, можно обратиться к работам Г.М. Лаппо. Однако, этот процесс, который на Западе занял десятилетия, в России, при условии необходимости форсированного движения в деле формирования нового типа экономики и, по большому счету, построения новой системы в освоении территорий, приобрел свои нюансы и спрессовался в десятилетия, а иногда и годы. Постепенно, под действием ряда объективных сил, наметился отход от принципа каркасно-сетевой структуры географии расселения не на формальном (для ухода от подобного типа расселения нет ни оснований, ни ресурсов), а в плане социальном и экономическом. Постепенная переориентация экономики с производственного направления реального сектора на определение в качестве главного базиса именно ресурсов отодвинули на второй план вопросы о перераспределении средств производства как таковых. Соответственно, и «производственная» составляющая, являвшаяся базой для определения приоритетов планирования крупных территориальных образований, осталась в прошлом. Безусловно, данного рода проблема является так же следствием отхода от «планового» направления экономики. Но напомним, что большая часть российских (в прошлом еще советских) городов строилась и развивалась именно как составляющая часть общей, глобальной, четко функционирующей производственной «машины». Сейчас данный географический аппарат, по причине изменения общих тенденций в государстве и за пределами нашей страны, используется в совершенно ином направлении, нежели то, для которого он создавался изначально. Параллельно с этим Россия, как часть мира, воспринимает и преобразует уже внутри себя глобальные процессы общемирового масштаба, переваривая их и интегрируя в свой «организм». Таким образом, мы можем говорить о той же сверхурбанизации территорий (как общемировой тенденции), однако на совершенно иной идеологической основе, и как следствие – совершенно иными средствами.
Очевидно, что при подобном переосмыслении процесса глобальной урбанизации, при «агломерировании» по кажущимся одинаковыми причинам, но – в совершенно разных экономических условиях и с совсем разными базисами, итог того, что можно назвать построением советской системы агломераций сменяется чем-то иным. В то же время, нельзя утверждать, что современное разрастание городов и возникновение новых территориальных образований следствие только лишь западной, рыночной урбанизации, основной движущей силой в которой все-таки выступает частный (корпоративный) капитал под контролем государства, и его интересы. На костяк, созданный советской системой расселения (подробнее об анализе уже идеологической, а не только экономической составляющей данного этапа истории России-СССР можно прочитать в работе «СССР как мегапроект» Марка Григорьевича Мееровича), накладываются принципы нового времени - перераспределение материальных благ и их последующий оборот. На это, в свою очередь, накладывается общий принцип кризиса урбанистической теории и вовлечения градостроительной практики в пространство постмодерна. Современные «агломерации» уже не могут рассматриваться как следствие влияния только лишь одного из этих процессов. Агломерация – это всегда сам процесс, множество процессов. Более того, в некоторой степени некорректно называть эти образования собственно агломерациями в полном понимании этого слова, если мы говори о концепции агломерации – как едином воплощении централизованного развития и освоения территории, направленном только лишь на создание единой среды и «поля взаимодействия» как таковой. То, что мы наблюдаем сейчас – это часть динамического, хотя и несколько заторможенного постоянными преобразованиями внутри страны, процесса. Возможно, через какое – то время данные образования смогут стать самостоятельными «единицами» (сейчас мы рассматриваем не столько Москву и Санкт-Петербург). Но на данном временном отрезке логичнее было бы говорить о структуре, которая уже не является городом в понимании локальной «точки на карте», но в силу экономических и социальных факторов – не преобразовалась и в агломерацию как таковую, дошедшую до той критической точки, где к этому постгороду применим сам термин, «агломерация». Условно назовем это «постполисом» - следующей стадией существования мегаполиса как такового, перешедшего за грань понятия «города» не только в территориальном, но и в экономическом, а так же социальном, аспектах.
Постполис – это конгломерат освоенных человеком территорий вокруг городского «ядра» (и вместе с ним) тяготеющий к постепенному переходу на уровень полноценной агломерации. Однако процессу «срастания» как способствуют, так и противодействуют различные силы, являющиеся производными от глобальных и локальных процессов.
Безусловно, нижеследующее короткое исследование не претендует на роль всеобъемлющего анализа «динамической агломерации», постполиса, ставшей сейчас одной из составляющих глобального процесса пересмотра самого принципа освоения территории в нашей стране. Однако непреложным фактом является необходимость изучения данного явления именно как перспективного явления, отражающего основные тенденции в градостроительстве на сегодняшний день.
ПЛАНИРУЕМЫЙ ХАОС
Что может быть взято в качестве основы для восприятия и понимания образа постаполиса, «города без города»? Надо думать, наиболее близкой аналогией могут послужить классические примеры организации системы расселения в античной Греции, когда каждый сегмент общей схемы рассматривался как часть общего, с максимальной автономией. Конечно, здесь следует сделать существенную поправку на реалии современности. Однако, именно эти реалии, в соразмерном объеме всех своих влияний, и позволяют закольцевать систему автономности разных исторических отрезков. Происходит своего рода возвращение к изначальным принципам. Если угодно – говоря о структуре постполиса можно преобразовать идею «локальных автономий» британца Хаким Бея применительно градостроительной теории будущего и современности.
Приближаясь к практическому осмыслению теории постполиса, к применению ее «на местности», мы можем предположить реинкарнирование теорий «города-сада», но – в отношении «города-синопса», соподчиненного общей структуре мегаполиса. Используя существующие резервы прилегающей к сложившейся городской застройке территории, постполис автоматически осваивает наиболее удобные для него участки, находящиеся как в границах близлежащих населенных пунктов, таки за их пределами. Этот процесс, подчас неконтролируемый, уже в краткосрочной перспективе будет иметь серьезные последствия как для самого статического, традиционного города, так и для вновь образованных «спутников». Постепенное разрастание перспективной, но не имеющей промышленного и территориального ресурса, агломерации, с ориентацией на конурбационные моменты без обоснования физической, материальной базы, в конечном итоге приведет (и уже привело, если учесть, что время в градостроительстве меряется не годами, а как минимум десятилетиями в силу долговременности эффектов) к дефрагментации всей системы планировочной структуры в целом. Последовавший за эпохой «кристаллизации», затвердения, построения города-гиганта, вся жизнь которого базировалась на фордистской системе применения трудовых ресурсов, этап «дисперсии» дает возможность существования локальным точкам притяжения, в которых движущей силой выступает уже не производство, а капиталовложение средств в территорию как таковое, а так же потенциал человека – как источника инвестиций, и их же потребителя. Возникает некое подобие замкнутого круга. Образуется новое понятие городского пространства, гораздо более обширное прежде всего в вопросе территориального многообразия и объема, чем пугавший в свое время Маркса Лондон XIX века. К примеру, в своих работах, посвященных анализу теории постмодерна, Фредерик Джеймисон приводит построение новых систем формирования общества (а это напрямую связано с градостроительной теорией и практикой) как один из этапов спатиализации материального. Следуя этой логике, постполис, а равно и вновь создаваемые планировочные элементы, типы застройки оного, так же можно приравнять к этому процессу, актуализирующем в материальном – социально-экономическое. Постполис может восприниматься только в качестве составляющей гиперпространства, а его «население» (кавычки не случайны) – как часть гипертолпы. И ответом на отсутствие «чувственных механизмов, соответствующих этому новому гиперпространству», становится выработка иных, нежели общепринятые, способов взаимодействия человека и пространства города (растворенного в экономике и социуме новейшего времени постгорода) уже на уровне планирования и застройки.
Это же утверждение верно в аспекте становления мультицентрических систем, городов с единым «историческим» (условно) и многими деловыми центрами или же центрами разноуровневого обслуживания населения. Город делится, не выдерживая напора интересов различных социальных групп. Причем этот процесс порой протекает без учета единого вектора развития, базируясь только лишь на принципе самоорганизации рынка. Причем, в силу экономических, географических, социальных и, в конце концов, что прозвучит несколько банально, планировочных реалий, данные подцентры тяготеют к территориям с низкой степенью урбанизации. Где был пустырь – там встал новый квартал, имеющий необходимый (по мнению застройщика) набор удобств для продвижения территории в направлении удачного девелопмента. Конечно, сейчас намечается процесс подключения профессионального сообщества к делу освоения подобных территорий в контексте всей застройки города, однако в силу ряда причин говорить о полноценности подобных новообразований, о комфортности их для проживания говорить, в большинстве случаев, еще очень рано. Не будем сейчас останавливаться на причинах и опасностях этого подхода к освоению, а точнее – потреблению территории города теми или иными силами. Это непреложный факт. Новое строительство, за небольшим исключением, идет в крупных городах во внешней среде тела города, за пресловутым «промышленным поясом» советских производственных городов-машин, за городской границей. При условии, что иных, «непромышленных» городов на территории бывшего СССР, имеющих достаточный потенциал для развития, попросту нет, можно говорить о глобальной тенденции застройки пограничных участков и формировании – новых типов застройки на границе области-города. Это новый тип относительно дешевого жилья, которое в итоге и создало предпосылки для создания планировочного постгорода как такового. Перспективы, проистекающие из «окольцовывания» городов, очевидны. Но они не только негативны. Хотя сама тенденция к формированию через 15-20 лет новых гетто – более чем ясна.
Постполис – это город, центр которого везде, а периферия нигде.
Планировочное обоснование постгорода, плоскостной агломерации, выходящей за границы общепринятого территориального образования и наполняющая собой, по сути, пространство между точками притяжения того или иного типа, может быть определена как с точки зрения восполнения потребностей в обслуживании «жителей трущоб», так и с точки зрения выстраивания системы для расселения потребителей жилья «комфорт-класса». Последнее, в отличии от упомянутых выше квартироульев, характеризуется пониженной этажностью, и как следствие – большей подчиненностью соразмерности объектов (и территорий) в отношении человек\объект. Проще говоря, малоэтажное строительство как ответь на «высотное доступное жилье» так же, требует своего места в системе глобального расселения уже не пригорода, а полноценной части городанового типа. И здесь вопрос о близости к городской черте (формальной) так же немаловажен. Очевидно и повышение привлекательности подобного рода объектов при условии доступности основных общественных точек притяжения (мегамоллы, общественное пространство) как таковых. Сейчас я намеренно не упоминаю составляющую приложения труда для жителей малоэтажной застройки постполиса.
Разумеется, проблема освоения периферии, постепенное срастание современного города и прилегающих населенных пунктов – это только лишь одна из множества плакировочных, сугубо прикладных проблем. Упоминавшаяся уже выше проблема транспортной доступности, инженерное обслуживание новых территорий при условии сохранения снабжения ресурсами жителей существующих кварталов, уплотнительная застройка и реновация производственного сектора, вопросы сохранения и интеграции объектов культурного наследия в новую застройку (и новой застройки – в историческую среду),в конце концов – выделение новых участков под то же производство, порождающее множество вопросов юридического порядка, все это уже сейчас является неотъемлемой частью работы с трансформирующейся городской средой. К этому же можно прибавить постепенную деградацию экологического каркаса крупных городов, не выдерживающих напора инвесторов и новых демографических нагрузок. В условиях формирования постполиса, лишенного четкой системы построения своей планировочной структуры, которая отошла в ведение «эффективного освоения территорий», на первое место выходят так же вопросы совместного пользования этими самыми территориями, и как следствие – все более актуальной становится концепция повышения мобильности средств (в том числе и бюрократических) для регулирования городской среды как таковой, с усилением роли партисипационных факторов в отношении самого населения. Кроме того, большого внимания заслуживает фактор интеграции нового, дробящегося города в общую систему развития крупных территорий, в частности – актуальность тех или иных показателей на уровне стратегического и тактического планирования страны. Уже сейчас нередки случаи, когда численность населения, заложенная в схемах территориального планирования ниже, чем та, которая складывается фактически, с учетом всех изменений и «приращений» территории, при непосредственном обращении к генеральным планам и проектам планировки. В конечном итоге, главным фактором неконтролируемого развития постполиса как такового является нарастание урбанистического напряжения в границах сложившейся застройки, и создание таких же, перспективных, моментов в отношении застройки проектируемой, уходящей от ядра (или ядер) теряющей потенцию агломерации на периферию. Но это справедливо только лишь в отношении разрушающегося городского ядра.
Уровень социального обслуживания «вне» города пока что низок. Средств для самореализации меньше, несмотря на то, что эту добровольную изоляцию порой рассматривают как положительный фактор. Пресловутая маятниковая миграция заведомо закладывается в проекты освоения приграничных территорий еще на ранних стадиях выполнения документации. И здесь встает вопрос о транспортной доступности, или же – о компенсации потребностей населения рядом объектов, которые возводятся в общем комплексе застройки на новых территориях, позиционирующих себя как жилье-премиум. Однако, это приводит к созданию застройщиком, скорее всего – неосознанно, пары разной статусности нового жилья, которая, при детальном рассмотрении, относится скорее не к сфере градостроительства как такового (в большинстве случаев и термином «премиум», и термином «эконом» обозначаются квартиры и кондоминиумы в новостройках одинаково низкого качества при сопоставлении различных, не только лишь планировочных, признаков), сколько к сфере изучения теории общества потребления, заложенной еще Бодрийяром в его работах о принципах создания симулякров. По большому счету, разговоры о качестве и принципах «пограничного» строительства в формирующихся российских постполисах приходят не к оценке качества жизни в новых кварталах (результаты серьезного анализа могли бы быть ужасающими), а к формированию образа, культурного кода «нового доступного жилья» при сравнительно общих и прозрачных интересах любого из застройщиков. Критерии субурбанизированных территорий здесь, по большому счету, так же относительны.
Таким образом, мы подходим к непосредственному обоснованию идеи города, объединенного не столько по планировочному, но и по идеологическому принципу. Множество факторов, инвесторов, внутренних сил подталкивают сам город отойти от своего определения как «точки», где происходит жизнь человека. Увеличение времени в пути делает необоснованным перемещение. Вне зависимости от степени развития транспортной инфраструктуры. Дублирующие функции новых подцентров обслуживания – делают актуальными идеи Доксиадиса, однако в качестве моря и его литорали, в российских реалиях выступает именно пространство страны как таковое. Теоретически обоснованным может стать возвращение к идее мегалополиса, тем боле, что примеры подобного рода «сверхобразований» в мире уже есть. При этом реалии экономического плана говорят о большей состоятельности теорий «вертикального урбанизма» Японии 60-70-х годов. Само понятие городской среды виртуализируется, переходя частично в плоскость субъективного, однако от этого не исчезают сугубо физические проблемы – например, низкое качество коммунального обслуживания и отсутствие антропоориентированной среды как таковой. Пересечение интересов застройщика, инвестора, потребителя и властей, по большому счету, загоняет современный российский город в тупик и приводит его к парадоксальной ситуации – небоскребы строятся в степи. То, что обосновано для стран с малым территориальным потенциалом, абсурдно для России. Кажется, что выход здесь – только лишь в переводе всей системы расселения на «рельсы» малоэтажного строительства, с выделением в идеале новых, «ковровых» кварталов из индивидуальных домов. Но и здесь кроется ловушка, правда иного рода, приводящая к отходу от вариативности жилой среды и не способности самостоятельно обслуживать новые образования силами самих же жителей, если мы говорим о те или иных формах собственности в отношении землепользования. Однако, следует признать, что именно этот вариант, с переходом от горизонтального – к вертикальному, является наиболее обоснованным для города будущего. Постполис будет малоэтажным не потому, что это нужно стране, а потому, что это нужно человеку, как составляющей единице постиндустриальной экономики и как следствие – главному ресурсу страны.
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ЦЕННОСТИ
ХХ века был веком урбанистического бума, основывавшегося на применении производственных принципов концепции, условно обозначенной как «конвейер Форда». Логическим продолжением использования этой теории стало применение подобных же концепций и в практическом градостроительстве. Общеизвестный принцип построения городов и их кварталов как мест для проживания человеческой составляющей технологического процесса, идеи Ле Корбюзье, базировавшиеся на теории и практике Османа, принципы расселения близ источников ресурсов на постоянной основе и с применением наиболее экономически обоснованных принципов планировки – вот те основополагающие факторы, которые лежат в основе сегодняшней системы построения агломераций по всему миру. Однако, ХХI внес свои коррективы в сугубо механистическую, технологическую картину мира. Пространство стало не только материальным. Соответственно, изменились и принципы, по которым должен быть организован город. Обращаясь к идее потсполиса, фрагментированного и разделенного в силу ряда причин территориального образования, мы неминуемо приходим к выводу, что постиндустриальное общество и процессы, в нем проистекающие, являются основными на сегодняшний день, а так же на перспективу. В большинстве стан Европы и Америки производственные мощности переносятся не только на свободные от застройки территории, но и в соседние государства. Глобальный процесс выведения мощностей, тесно связанный с общими глобализационными тенденциями и градацией стан по признаку «эффективности» для общемировой экономики, очевиден. В отношении России, помятую факт ориентации сегодняшней экономики на экспорт ресурсов, формирование особых, «производственных» кластеров на русском севере и в средней полосе еще в конце прошлого века, можно утверждать, что процесс четкого разделения территорий на производственные и урбанизированные уже произошел. Конечно, эти общие постулаты несколько поверхностны, а термины «производство» и «урбанизация» в контексте именно территориальных образований спорны, однако следует признать, что на данном этапе большая часть российского рынка является составляющей общемирового, глобального, в том числе и в аспекте если не производства, то покупки (что может быть равнозначным, при детальном рассмотрении экономической цепочки товарно-денежного оборота), то окажется, что большая часть российских городов-миллионников, а равно и основная часть городских агломераций, существующих на сегодняшний день, развивается именно в направлении аккумулирования в себе не производственных, но – экономических и социальных ресурсов. Агломерация, и как ее следствие и переходное звено между «вчера» и «завтра», постполис, так же превращается в точку именно социального и экономического притяжения, отодвигая производственные процессы, за исключением тех, которые необходимы для обслуживания самой агломерации-постгорода, на второй план. Данную ситуацию можно рассматривать как своего рода разновидность «проклятия ресурсов», сформированную Ричардом Аути в своей работе «Sustaining Development in Mineral Economies: The Resource Curse Thesis». Но в то же время, эту ситуацию с применением реалий именно российского исторического, географического, геополитического и экономического положения, можно рассматривать и как ответ на нее. Не углубляясь сейчас в экономические детали (хотя они и являются, по сути, основой формирования общества и города постмодерна как такового), остановимся на одном из важных аспектов возникновения (а точнее, развития) общества нового типа применительно к идее постполиса как такового, а именно – на выстраивании новой системы социальных связей и структур, с применением новых средств коммуникации взаимодействия индивидов.
Социальное в современном обществе есть прямое продолжение экономического. Точно так же, как экономическое напрямую зависит от социальных факторов. Оба этих фактора, в свою очередь, влияют на материальное воплощение развития общества, что хорошо определено в концепции социально-ориентированной экономики Людвига Эрхарда. Однако учитывая, что современные тенденции, центробежные силы общества так же, как и экономическая теория не стоят на месте, в концепцию применения подобного рода при определении доминанты для развития территорий (а это во многом и является на сегодняшний день той целью, которая заложена в принципы построения российской экономики) следует делать поправки на изменения. И применительно к социальным факторам – в частности. Инновационные технологии в строительстве, транспорте, коммуникации, в любой сфере человеческой жизни неизменно откладывают отпечаток на формирование любого из социальных институтов.
Например, Марк Яковлевич Вильнер в своей статье «О градостроительных основах инновационного развития России» еще в 2008 году совершенно верно утверждал: «Рационально используя эти технологии, можно приостановить инерционное развитие крупнейших сложившихся агломераций с их тяжелейшими проблемами и усилить связность частей России, тяготеющих к ним. Обеспечение согласованного развития крупнейших городов центров, с крупными или большими городами, расположенными вокруг них на расстоянии до 400 км, позволяет создать опорные узлы системы расселения, образующей структурообразующий пространственный каркас России. Затраты на переход к инновационным технологиям, реализующим такой подход, будут вполне сопоставимы с затратами на решение проблем крупных агломераций традиционными средствами, на которые сейчас принято ориентироваться. Эффектом использования такого подхода, наряду с решением сложнейших транспортных, экологических и социальных проблем, станет стимулирование развития экономики страны и выход на новый уровень материальной базы решения геополитических задач».
Несомненная верность этого утверждения, применительно к реалиям современности, позволяет более критично взглянуть на жизнь современного крупного городского образования. Увеличение транспортных потоков, переход от механически-материального к умственному труду, использование в работе новейших средств коммуникации корректируют общие направления теории «разумного объединения» применительно к городу, лишенному единой консолидирующей силы. Увеличение временных изохрон, подчас усложнение (иногда необоснованное) технологической цепочки, бюрократическая оставляющая приводят к прямо противоположным эффектам, нежели те, которые первоначально закладывались в концепции интеграции сил прогресса в формирование структуры планировочной организации страны как таковой. Усиление роли частного капитала в освоении территорий ведет к отсутствию единого вектора, что в свою очередь – приводит к дестабилизации развития и порождает тот самый эффект постполиса, города еще не переросшего в полноценную агломерацию (несмотря на все ее признаки), но уже и не вмещающегося в единое понятие города-автонома как такового. Основополагающая функция инновационных технологий, их применение на практике сталкивается с проблемами социального и психологического характера, в основе которых лежит плановая экономика, точнее – скоропостижный отказ от нее. Но не плановая экономика, которая должна была «дозреть» до состояния равномерного распределения благ и общественной ответственности, трансформировавшись под действием объективных исторических сил в упоминавшуюся уже систему «soziale marktwirtschaft», базирующуюся на принципе того, что ни государство, ни частный бизнес не в праве занимать лидирующее положение в контроле государстве, а основой управления и контроля должны быть сами люди. Не та плановая экономика, которая через выше обозначенную систему должна была поступательно подойти к тем же принципам разумного использования и развития территорий, которые приняты сейчас во всех странах-флагманах технологического и экономического прогресса, но та, которая постепенно деградировала до уровня банальной политики разделения имеющегося. Очевидно, что ответом на этот процесс – должна стать централизация системы учета и распределения благ как средства для построения комфортной среды большинства. В этом лежит основное решение проблемы постполиса, псевдоагломерации. Однако не стоит думать, что это однозначный и быстрый процесс. В условиях восстановления России и интеграции ее на равных условиях в мировое сообщество (а эти процессы, безусловно, взаимосвязанные) можно говорить о возвращении к концепции Михаила Зиновьевича Юрьева, обозначенной им в эссе «Крепость Россия», датированным еще 2004 годом: « Отставание России в экономике от Запада, а теперь и Китая благодаря политике 90-х годов столь велико, что преодолеть его даже за несколько десятилетий можно, только имея постоянные сверхвысокие темпы роста. А поскольку Запад и Китай в своем экономическом развитии в это время тоже не будут стоять на месте, то темпы роста должны быть не просто сверхвысокими, а все время очень сильно опережать их темпы роста. В открытой экономике это принципиально невозможно. Если мы не ликвидируем или хотя бы не сократим радикально это отставание, нас неминуемо в обозримом будущем ликвидируют как независимую страну и отдельную цивилизацию. Следовательно, нам надо переходить к закрытой экономике. Это тем более актуально, что в сложившемся мировом порядке воспользоваться самыми сладкими плодами экономики открытой нам никто не даст. Закрытая экономика может обеспечить потребные темпы роста, если будет еще более либеральной, в частности более остроконкурентной, чем западная. Никакого возврата от рынка к госпланированию при этом не требуется…».
Перефразировав всем известную классическую фразу, можно сказать, что постполис – это экономика, воплощенная а камне.
При этом подчеркнем, что спорность именно идеологической, социальной основы этого подхода компенсируются обоснованностью попытки ликвидации состояния «разрыва», что в конечном итоге направлено на интеграцию в общемировое сообщество путем временного от этого сообщества дистанцирования. Идеальной для страны, которая должна на данный момент именно, восстановиться и нарастить массу в аспекте освоения своих территорий, закреплении их за собой , «реконкисте пространства» - является именно закрытая социально-демократическая экономика, которая на первый взгляд может показаться авторитарной, но только лишь на контрасте с периодом первоначального распределения капитала. Однако, создавая систему внутреннего оборота сил и средств внутри страны, она приведет к автоматическому развитию системы расселения по принципу стабильной системы, функционирующей в направлении укрепления государственности. Разумеется, при условии ориентированности на перспективу, а не на сиюминутную прибыль. Помимо этого, существенным должны быть и гарантии для бизнеса, инвесторов, сил всех уровней, задействованных в процессе – гарантии того, что повторного перераспределения в ближайшей долгосрочной перспективе не будет. Какими путями будут даны эти гарантии, как это будет реализовано на практике является уже отдельным вопросом, выходящим за рамки моего короткого обзора. Кроме того, стоит отметить, что большая часть ведущих европейских стран, США, Китай и Япония имеют необоснованно закрытые, с точки зрения внешнего наблюдателя, рынки для существенных влияний извне, но в то же время – уделяют большое внимание распространению своих принципов и своих сфер влияния на соседние государства, атак же – на государства, расположенные в сфере их интересов (которая порой имеет общепланетарный масштаб).
Без использования новейших средств связи, транспортировки, без переосмысления процесса логистики и приложения труда, освоения средств и формирования удобной для проживания среды невозможно выстроить полноценную систему расселения. Точно так же, невозможно создать функционирующую систему агломераций, конурбаций без учета потребностей населения, а так же тех средств, которые сейчас предлагаются оператору (не скажу «пользователю», так как этот процесс одновременно и усложнен, и упрощен по сравнению с обычным «использованием») для достижения своих целей. Так, развитие сперва широкополосного, а последствии и «облачного» Интернета делают возможным применение труда во многих сферах по удаленному доступу. Использование в производстве новых технологий, от фотофобного бетона до пресловутого «3D-принтера» в строительстве меняют подход к выполнению работ как таковых. Соответственно, наступает время переосмысления самого принципа, когда город являлся только лишь «местом обитания рабочих». Понятие постполиса неразрывно связано с формированием нового класса, «прекариата», увеличение доли которого в свою очередь – основано на смещении общей культурной парадигмы. Естественно, нельзя исключать из общего общественного процесса и представителей других слоев населения. Однако очевидно, что в будущем, по мере роста и расщепления сфер социальной и общественной жизни, именно такая фрагментарность, вкупе с мультивовлеченностью в различные сферы производства с одно стороны, и узкоспециализированным, механическим производством по принципу «тренировки» рабочего Маркса, будет доминировать в мировой экономике. Россия, выстраивая общество нового типа, по сути – создавая себя вновь, должна четко понимать, что постполис как место (или даже пространство\время), содержащее в себе новые производственные и социальные силы, не является чем-то необоснованным, чужеродным, искусственным для нас. Постполис – прямое следствие переходного состояние страны, идущей из плановой экономики, ставшей по сути буржуазной – к «капиталистической» экономике, которая в итоге преобразуется в социально-ориентированную и в каком-то роде «плановую».
ПОСТГОРОД ДЛЯ ПОСТЧЕЛОВЕКА
Вернор Виндж в своей статье «Технологическая сингулярность», написанной еще в 1993 году, предсказывает наступление в ближайшем времени такого момента, когда технологический прогресс станет неуправляемым. И сетует о том, что лучше бы этот момент наступил не в ближайшие 20 лет, а скажем – через 1000. Оставим на время спорность утверждений о победе технологии и «искусственного интеллекта» над обычным биологическим человеком. Изучение данного вопроса может увести нас слишком далеко в тему теоретической футурологии. Сейчас нам важнее рассмотреть конкретный пример. Интереснее то, что понимание взаимосвязанности процессов человеческой психологии и изменений материального мира уже сейчас признаются безоговорочно. Равно, многие начинают осознавать, что слишком быстрое развитие материальных средств, изменение внешней среды, трансформация общества и пространства по действием глобальных перемен накладывают определенные изменения на человеческую психику. Психология меняется под давлением извне. Но равно и внешняя среда, то что формирует человека как личность, оказывает влияние на его и психическую, и психологическую конституцию. Корни постполиса тесно переплетены с человеком как таковым, социумом, который является главным аналогом «каптала» эпохи индустриализации. Следующая важная составляющая постполиса, после сугубо территориальной и экономически-социальной – психологическая. Пространство постполиса – это пространство толпы, состоящей из разрозненных фрагментов, пытающихся максимально дистанцироваться друг от друга, но при этом не способных автономии существовать без прочных, постоянных связей. Даже если эти связи и переходят из материальной, очевидной, в иную сферу.
Применительно к концепции постполиса, психологическими основами поведения человека, определяющими его взаимодействие со структурой города, может стать принцип так называемой «психологии города», например – обращаясь к работам Страутина, Кильгаса или Маслоу. Но, в то же время, сохраняя очевидность общей ориентации при оценке поведения человека, не следует забывать и о тех особенностях построения всей цепочки взаимодействия личности и общества, что преподносит нам само время постмодерна, изменение принципов коммуникации (что особенно важно для формирования личности как продукта социальных связей) и структура агломеративного расселения. Прежде всего, сознание обитателя постполиса – фрагментарно. Это очевидно. Однако, данная фрагментарность, как переходное звено от восприятия локального города к системе мегазастройки, пока что не выделяет четких границ в отделении себя – от общей массы территории. Наметившиеся в индустриальном городе принципы «районирования», то есть закрепления за определенными социальными группами (по сути – психотипами) тех или иных территорий, кварталов, ареалов, начинают смещаться в сторону усиления процессов коммуникативного взаимодействия. Дело здесь не столько в том, что непосредственно человек как объект лучше перемещается по городу нового типа. Скорее наоборот. Город, общество, приходит к человеку. Процесс общения переводится в сферу применения новых технологий как неотъемлемой части кибернетизации личности. Всем известные эффекты «теории шести рукопожатий» может существовать теперь уже не только в границах города как скопления материальных объектов и целостных сообществ, но как следствие постгорода, городской матрицы (или любой другой системы, объединенной принадлежностью к той или иной группе) в общем метапространстве, объединяющем материальное и виртуальное. Здесь особо важным является именно синтез этих двух, казалось бы, разнящихся «пространств действия» для ряда исследователей.
В качестве примера подобного утверждения, отделяющего «реальное» от «виртуального», можно привести цитату из работы Марии Сергеевны Филь, озвученную ей в октябре 2012 года на Очередном IV Всероссийском социологическом конгрессе: «Таким образом, общество, под влиянием глобальных изменений переживающее атомизацию, начинает в определенном смысле собираться заново, структурироваться по новой модели, пока представляющей собой конгломерат «обществ по интересам», сформировавшихся вокруг определенной темы или конкретной личности…».
Но, повторюсь, не стоит рассматривать «виртуализацию» и переход в сферу некоего интеллектуального, невещественного общения как самодостаточный процесс, направленный только лишь в вектор выхода за рамки социальных ограничений, ведущий к переосмыслению роли материального. В конце концов, само существование Сети – это часть построения общей архитектуры отношений, в том числе и материального, и экономического плана. Отойдя от принципа «виртуального общества», о котором сейчас так много говорится, но которое, на проверку, является всего лишь составной частью общества нового типа, берущей на себя ряд отмирающих функций традиционных форм взаимодействия, но не искореняя их полностью, обратимся к более привычному для нас явлению – например, к принципу регистрации граждан на территории Российской Федерации, или проще говоря – о «прописке».
Не вдаваясь в подробности положительных и отрицательных моментов данного явления, скажем лишь, что применительно к идее постполиса можно выделить тенденцию разделения фактического места жительства и места задокументированного пребывания как такового. Учитывая все те блага и гарантии, которые «прописка» дает человеку, проживающему по месту регистрации, объективным кажется стремление граждан регистрироваться в районах с возможно большей насыщенностью основных объектов обслуживания. Однако, часто одним из условий жизни в таком районе является его некомфортность для проживания (статусная школа для ребенка и однокомнатная картира для проживания всей семьи как пример необоснованно высокой стоимости жилья при подобного рода «элитных» объектах и т.д.). В то же время, в последние годы все чаще можно столкнуться с «сезонным» проживанием по месту «прописки», что особенно свойственно крупным городам. Люди, имеющие альтернативную недвижимость (институт дач как явления во многом уникален для России) мигрируют из города в субурбию и обратно, соотносясь с сезонными и социальными факторами. При этом подчас именно проживание на неофициальной территории становится доминирующим. Это, конечно же, не новое в истории явление, приобретает, однако особую окраску в свете формирования нового типа личности, базирующегося в своих ориентирах на мобильности и подвижности. Не менее интересен и фактор частичной интеграции подобного, городского, жителя в сельскую жизнь, при условии, что «село» может рассматриваться как часть единой тектоники постполиса, будущей (при благоприятной перспективе) агломерации. Здесь нет возможности говорить об институте downshifting, ставшей популярной в последние годы. Но нет возможности говорить и о статическом проживании в одной точке, с ориентацией на те или иные социальные и культурные направления, и как следствие – на формирование единой психологической конституции, набора норм поведения, привычек и свойств личности. При всей кажущейся неопределенности подобного положения, жители «города» и «области» приобретают, по их мнению, возможность свободного выбора между спектром городских благ и принципом «жизни на природе». Как было сказано выше, в большинстве случаев этот выбор может быть иллюзорным маркетинговым ходом девелоперов, однако в ряде случаев этот баланс, действительно, соблюдается. Подобный принцип отделения от города, сохранением максимально возможных постоянных (этот нюанс важен) связей является одним из главных в формировании психологии обитателя постполиса: работающий по удаленному доступу горожанин живет в пустеющей, по причине миграции местного населения в город, деревни. Этот пример, при экстраполяции с разной степенью градиента на конкретные ситуации, позволяет лучше понять психологию того, казалось бы, полностью «атомизированного» общества, которое выстраивается при поверхностном взгляде на социум новых технологий. Психология нового горожанина (постгорожанина) не статична, она как минимум двояка, и в лучшем случае находит временный консенсус в своем равновесии. В худшем – этот консенсус отсутствует, что влечет за собой возникновении проблем уже не психологического, а психиатрического спектра. Безусловно, подобного рода «расщепление» статуса и образа жизни имеет в своей основе множество факторов, и экономических, и социальных. Но одним из главных факторов является именно преобразование системы города как места обитания человека и выделение определенных частей из общей системы восприятия. Причем соразмерно всему потоку происходящих изменений.
Безусловно, психология обитателя постполиса в своей всеобъемлющей полноте охватывает не только вопросы непосредственного места проживания или приложения труда, точнее – дисперсии определения понятия этих мест в сознании. Следствием развития системы транспорта индустриальной эпохи становится не только разделение городского, и пригородного, пространства в сознании человека на отдельные фрагменты уже в рамках этих двух больших частей, но и, как совершенно верно было отмечено, конструирование нового из этих осколков. Принцип деконструктивизма становится универсальным для постполиса как территориального образования времени постмодерна. Сам принцип «центра» смещается из области географического нарратива – в область тождества пространств и процессов по определенному признаку. Это непосредственно связано с переосмыслением идеи мобильности, и как следствие – новым ракурсом принципа «публичного» и «частного», если мы говорим о доминирующей роли общественных пространств как психологических конструктов в сознании. Здесь напомним, что сам принцип преобладания роли общественного напрямую противопоставляется я личному в большинстве случаев – с точки зрения понятия «обладания» и «отождествления», что связано с понятием собственности как таковой. Если обратиться к работе Скотта Маккуайра «Мединйный город», автор утверждает касательно идей социолога Вальтера Беньямина : «Для Беньямина стеклянная архитектура служила примером современности — радикального разрыва со скученностью среды обитания в типичном буржуазном жилище XIX века. На фоне широких дискуссий о социальной революции и освобождении от буржуазного лицемерия «стеклянное строительство» выглядело убедительной метафорой тотальных преобразований, которых требовало революционное сознание». «Стекло» здесь может рассматриваться как аналог современных средств функционирования социума. Но переосмыслив этот абзац применительно к реалиям российской современности, можно говорить о том, что произошла строительная и социальная инволюция в аспекте создания личного пространства (вспомним отход застройщиками от позиции N+1 в отношении планировки квартир и сокращении жилой площади как таковой с целью получения максимальной прибыли из застраиваемого участка). Но максимальный упор, в том числе благодаря и культуре «потребления контента», сделан на общественное как один из главных критериев, точнее даже – не столько общественное, сколько на общее использование потенции личностной автономии как таковой. Как следствие, житель периферийной, наиболее густо застроенной части постполиса – бессознательно «бежит» в общественное пространства, неосознанно подчиняясь элементарным физиологическим потребностям. Таким образом, вся система восприятия города сводится (как продолжение общего принципа разделения города в сознании на рабочую зону и «спальные районы) к понятию нескольких ключевых точек, соединенных уже не столько транспортными хордами, сколько – информационными каналами, обусловленных функциями личной значимости, общегородского статусного контекста, культурной привлекательности или иными, подчас чисто субъективными, характеристиками. Личность на первый взгляд преобладает, но в силу разрыва схемы линейной последовательности восприятия пространства и процесса, отсутствия полноты при обозначении своего места во внешней среды, она как никогда становится зависимой от факторов, формирующих ее здесь и сейчас в ускоренно темпе непрерывного информационного потока. Соразмерно этим изменениям личности – меняется и статус точек, с которыми она себя ассоциирует. Назовем это облачной топонимикой постгорода, по аналогии с технологиями облачного хранения файлов, создающих некий общий принцип - коллективное бессознательное города нового типа, основанное на психологических особенностях его жителей и выступающее на передний план как некая безличная сила. При этом понятие города как неделимого пространства становится все менее распознаваемым. Наступает время урбанистической сингулярности.
БУДУЩЕЕ КАК НЕПРЕРЫВНЫЙ ПРОЦЕСС
Таким образом, выше мы кратко охарактеризовали основные тенденции, которые привели к формированию постполиса как такового. Безусловно, постепенное изменение городской среды влечет за собой новые риски и ставит перед проектировщиками новые вызовы. Проблемы, которые необходимо решать теперь помимо попыток соблюсти принципы интеграции меняющегося города в общую систему расселения, часто основаны на появлении новых факторов, влияющих на процесс проектирования – от интересов застройщиков до инновационных средств коммуникации. Ранее уже было сказано, что одним из путей решения тенденции неконтролируемого разрастания и изменения самой функции постполиса на его пути к агломерации может стать усиление контроля государства в отношении градостроительной, архитектурной и социальной политики в стране. Однако непременным условием для формирования здорового, полноценного города (и агломерации) нового типа является сохранение возможности выбора, вариативности при построении его системы. Здесь снова возникает вопрос о свободе выбора, главным минусом которой является что, что от свободы выбора уже невозможно отказаться в пользу несвободы и жесткого, одностороннего ограничения.
Постполис это данность. И самой актуальной задачей на сегодняшний день является использование его в качестве одного из элементов территориального планирования, учитывая его динамичность и чрезвычайную восприимчивость к внешним воздействиям. Как и любой «растущий организм», город данного типа, нацеленный на все большее укрупнение и вовлечение в сферу своего влияния все большего объема территориальных и производственных сил, в перспективе может столкнуться (и уже сталкивается) со множеством проблем экологического, транспортного, социального характера. Учитывая, что данного рода проблемы в большинстве случаев являются производными от свободно-рыночной экономической составляющей, решение их может идти только в общем ключе «демократизации» освоения пространства и учета потребностей всех заинтересованных групп, занятых в процессе формирования постполиса. В частности, сейчас мы можем говорить о новой составляющей города, являющей собой информационную часть пространства, дополняющую статическую структуру «вещественного». Мы можем (и должны) учитывать в работе психологические особенности формирования личности в новых условиях, под воздействием новых средств как самовыражения, так и коммуникационного воздействия, а равно и контроля (в частности, ориентироваться на особенности фрагментации и построения логических связей психики, обозначенных в работе Маршалла Маклюэна «Понимание медиа: Внешние расширения человека»). Точно так же, как основополагающим в урбанизме XX века стало понимание динамического восприятия архитектуры, при подходе к анализу и выстраиванию связей постгорода основным – должно быть восприятие человека как равновеликой силы, формирующей структуру и принципы застройки, а так же расселения в целом. Безусловно, это отсылает нас к общеизвестному принципу «человеческих пропорций», но если раньше мы ориентировались на восприятие только лишь внешнего мира, работая в сфере физических явлений, то сейчас уже можно говорить о том, что социальное, психологическое так же заслуживает пристального внимания. Кажущаяся дисперсия, чрезмерное внимание к личному на самом деле есть подход к общему. Как уже было сказано выше, принцип подобия более чем актуален для общества потребления, общества постмодерна как такового. В этом заключается репрезентативная функция социума по отношению к городу. Постепенный отход от агломерации-машины, через агломерацию как места «времяпрепровождения», превратился в принцип агломерации – как места для жизни и концентрации антропогенного ресурса. И в то же время, постполис не может позволить себе отказаться от выполнения тех экономических, производственных и логистических функций, которые заложены в его основе предыдущими поколениями. В этом, по сути, и заключается возможность дальнейшего развития всей системы территории России: восприятие новых технологий, новых подходов и принципов не как замещение, а как логическое продолжение и следующая стадия развития. Постполис – это один из этапов эволюции и реорганизации системы расселения в нашей стране, ориентированный на наиболее рациональное использование ресурсов и потенциалов.
Михаил Кормин
- Вернор Виндж, «Технологическая сингулярность», ООО "Компьютерра-Онлайн", 1997-2011, http://old.computerra.ru/think/35636/.
- Вильнер М.Я. «О градостроительных основах инновационного развития России»; журнал "Недвижимость и инвестиции. Правовое регулирование" (М: № 4 (37) 2008), http://dpr.ru/journal/journal_35_16.htm.
- Лаппо Г.М. «Города на пути в будущее». М.: «Мысль», (1987).
- Леонтьев М.В. «Крепость Россия. Прощание с либерализмом», М: «Эксмо-Пресс», (2005).
- Скотт Макуайэр, «Медийный город», М: «Strelka Press», (2014).
- Меерович М.Е. «СССР как мегапроект»; журнал «Следующий шаг» (Томск, № 7/8. 2009).
- Fredric Jameson. «Marxism and Form». New Jersey: Princeton University Press. (1971) .
- Marshall McLuhan. «Understanding Media: The Extensions of Man». Toronto : McGraw-Hill, (1964).