I believe, for

Предлагаемый текст Григория Хубулавы посвящен теме, о которой все постоянно говорят, но мало кто понимает, что это значит - о материализации мыслей. Мысль материальна - и определяется у нас в мозгу как разность электрохимических потенциалов между клетками мозга. Мысль материальна, потому что она побуждает к действию, к преобразованию материального мира. Мысль материальна, так-как она напрямую воздействует на микромир, изменяя свойства электрона простым наблюдением за ним.

Из этого многие люди делают вывод, что объективной реальности нет, и мир подчинится мысленным приказам ( а точнее, преобразуется в направлении представления о нем) всего человечества или хотя бы его значительной части. Григорий пишет об управлении миром с помощью веры с христианской точки зрения. Да, мир можно изменить. Но лишь для себя. Вера - дело индивидуальное, и Спасение - есть индивидуальный акт. Никакое "общее представление о мире" не может оказать влияние на свободу воли каждого человека. Вы можете и должны сопротивляться навязанной вам обществом системе ценностей. Вы - каждый - делаете свой выбор и никто его не сделает за вас.

Меня всегда удивляло и продолжает удивлять в людях верующих, да и в себе самом, наше отношение к Богу, как к служебной силе: надмирному целителю и официанту: Он подаст, Он знает.

Христос не творит чудес ради чудес. Он исцеляет слепорожденного, немого и расслабленного не во имя их здоровья, но показывая нам, какими мы задуманы и созданы в нашей безгреховной сути.  Господь никому и никогда не отказывает в исцелении. Однако окружающие воспринимают Христа именно как хиллера, как служебную, вспомогательную функцию природы. Мы полагаем наше спасение вовсе не как самостояние, предстояние перед Богом, ни как спасение нашей души (то есть сути), но как простое избавление от сиюминутной скорби.

Представьте, что вы приходите к врачу, в надежде на исцеление от пневмонии. Давая вам лекарство, врач просит вас позаботиться о собственном здоровье: не ходить по холоду без верхней одежды, но вы не слышите его увещеваний и просите только об исцелении болезни. В подобной ситуации оказывается и Бог, перед множеством прокаженных, которых собственное исцеление заботит куда больше причины и природы их язв.

Господь явился не исцелять и не творить чудеса (конечно бывшие свидетельством Его безусловной любви к человеку). Христос явился сказать нам, что мы – более нашего зримого, наших желаний, страхов и естественных потребностей. Его явление – не просто Благая Весть о победе над смертью, но доказательство нашего богоподобия, нашей не тождественности самим себе. Будь ты мытарем, книжником, убийцей или блудницей – ты – не есть некое определение, данное тебе другими или тобой самим. Христос вовсе не законоборец, как пытаются представить его фарисеи, и даже не законотворец, как полагают многие христиане. Он победитель смерти и рока – представления о единственной, предопределенной нашей жизнью и поступками участи каждого из нас. Он оживляет и воскрешает смысл поступков и слов, прежде похищенный догмой. Так деяния «благоразумного разбойника» Гестаса (в других Евангелиях известного под именем Рах) теряют всяческий смысл в момент его покаяния. Хозяйственность, «суетливость» Марфы отходит в тень перед сиянием воскресения ее брата Лазаря. Мы больше, больше как наших грехов, так и наших добродетелей. Мы все – есть чистый смысл, скрывающийся под спудом плоти, помыслов, дел, желаний и опасений. Образ и облик сына Божия напоминает нам о том, что Христос – это каждый из нас, а каждый из нас – в сути своей – Христос, живой Бог, а не абстрактный Другой, не трансцендентный Абсолют, скрытый за словесами Писаний и туманом чудес. «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Ин, 17:21).

Бог явленный, но не явный. Ибо смысл и суть Его открывается дважды: в ослепленности апостолов Светом преображения и в явлении Фоме, не верящему глазам своим. Вообще, христиане верящие глазам видят во Христе «реббе» - учителя или «авва» - блаженного – Спасителя от грехов, а Иоанн – не верящий глазам, но верящий Богу, видит во Христе Господа – «Адонаи».

Но помятуя о свободе воли, следует спросить себя: - А что я сам «служа Богу, делу и Людям» сделал для моего спасения, для сотворения своего мира, то есть для Бога? 

Разве Всемогущему необходима наша помощь? Да. Прежде всего, помощь состоит в нашей вере. Иначе, как объяснить обращение Христа, к людям, не бывшим свидетелями чудес: «Ступай. Вера твоя спасла тебя…» (от Марка 5:34). Заметьте, он говорит не «Я – Иисус Назарянин спас тебя», он говорит: «Вера твоя». Так что же есть в таком случае вера, вне которой даже усилие Любящего Бога может оказаться лишь усилием, посланием без ответа? Если, по словам Блаженного Августина, свобода человеческой воли – это сотворенный Богом камень, который Сам Бог не в силах поднять, то наше неверие способно встать преградой на пути Божьей Воли. Во всем тексте Писания, помимо книги Бытия, нет ни одного эпизода, где Воля Божья притворялась бы в мире без нашего участия и ни шла бы рука об руку с усилием веры. Так что же есть такое наша вера, столь необходимая Богу? «Уверенность в невидимом?» (Св. Григорий Нисский). «Доверие Богу большее, чем собственному разуму и телу и неусыпное опасение искушений»? (Св. Франциск Азиский). Все так. Но и более того. Вера – допущение, превосходящее наше Я и усилие, меняющее реальность. Не стоит упускать из виду и то обстоятельство, что фраза «Я верю в себя» - означает: я знаю, умею, могу. Так вера объединяет потенциальную и кинетическую духа. Усилием веры мы «собираемся с духом».    

Как это? Попробуем понять. Первый (и, пожалуй, главный) парадокс, с которым мы сталкиваемся в вопросе веры, заключается в нашей способности допустить существование того, с чем мы никогда не сталкивались. Человек, отрицающий Бога как явление, часто признает существование летающих тарелок или снежного человека, причем свобода такого признания зависит от нежелания взрослого брать на себя ответственность за этот мир. Легче свалить нечто не вписывающееся в твою картину мира на Йети или НЛО, с которыми твоя жизнь никак не связана, чем признать себя частицей Творца, несущей ответственность за целую вечность, причем вечность не только свою. «Нам куда легче признать Христа инопланетянином, учеником махатм, прогрессивным социалистом, чем Своим Богом, ибо последнее признание делает ответственными за собственное спасение только нас самих» - пишет об этом в «Дневниках» о. Александр Шмеман. 

В любом случае, на вопрос: «Существуют ли НЛО?» многие из нас готовы ответить: «Допустим». Допущение – важнейшее условие веры как волевого акта, в мире, который «не имеет по отношению к взрослому никаких намерений» (Блез Паскаль). Так, допуская НЛО, мы делаем их существование реальнее, но допуская Бога (пуская Бога к себе) мы делаем реальнее себя, поскольку допускаем свое существование не как следствие деления клеток и стечения обстоятельств, но как соучастие и сопричастие существованию целой вселенной, наследниками которой мы и являемся, по мнению все того же Паскаля.

Заметьте также, что вера детей, например, в то, что игрушки могут оживать, предполагает не просто допущение, но и желание подобной реальности. 

«Да, моя лошадка – живая!» - утверждает малыш, словно стремясь добавить: «Потому что я так хочу!» 
Верующий так же не просто допускает божественное и возможность всемогущества Бога, но и страстно желает их, включая собственную волю и желание в волевой акт веры. Такое «осознанное, ценностное намерение» (Георг Гегель) и делает данный акт живым и живительным, отделяя его от простого умозрительного допущения. Более того, вера – есть придание некого иного смысла уже известному и понятному, поэтому она – всегда откровение и открытие чего-то нового, как вера первооткрывателя в свою сугубую правоту, наперекор скепсису окружающего мира. Такова вера Пифагора, Галилея и Ньютона, движущая ими прежде доказательств.  Вот почему мы слышим: «...По вере вашей да будет вам» (от Матфея 9:29). «...Сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой: Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа» (Иакова 1:6,7). Сомнение – не в последнюю очередь – недостаточность нашего желания, делающего веру спасительной. Ведь если я не несу ответственности за мир, не допускаю своего спасения и не желаю его, то как сам Бог может спасти меня?

Наша вера – в нынешнем ее понимании – мало в чем отлична от магии. Мы полагаем, что признаки веры – есть соблюдение ритуала,  набор правил, перечень добрых дел. Наивно считать, что прочтение десяти молитв и двух акафистов в день, а также регулярное посещение службы делает меня христианином. Мы можем соблюдать предписания врача и посещать клинику, но это едва ли сделает нас здоровыми, если мы не можем бороться с болезнью, не готовы преобразиться и преобразить собственную жизнь. Врач тоже должен излечить меня, но я должен и сам делать нечто, побеждая болезнь. Верить, как сотник, то есть быть готовым жертвовать своим покоем, правилами, семьей во имя встречи с Богом.

Но как реальность преображается верой? «В игре щепочка — это корабль, он переправляет ребенка через море… наивно и убежденно против всей очевидности мы говорим: слово и вещь одно, как в игре ребенка» (В. В. Бибихин). Истинное усилие веры таково, что она «наивно против всей очевидности» преображает щепочку в корабль, а мертвое в живое. Поскольку так и только так совершается в нас божественное. Через отношение к Богу не просто, как ко «всякой жизни подателю», но и как к высшему выражению нашей личной ответственности за живущее и живое.

 

Григорий Хубулава