Future. Where is the world going?

Кто из нас в сердцах не изумлялся тому, как стремительно и непонятно меняется жизнь! Между тем учёные уже нашли ответ на наше недоумение. Мы на всех парах несёмся в новую цивилизацию.

О чём речь?

В 1963 году Станислав Лем написал удивительную книгу — «Сумма технологии». Всемирно известный автор почти полутора десятка произведений научной фантастики, изменив привычному жанру, создал философский трактат.
«Сумма технологии» ошеломила читателя анализом научно-технического развития цивилизации и утверждением, что всё это множество новшеств будет расти и дальше, изменяя наши социальные институты, мораль, нравственность, этику…

Не знаю, читал ли эту книгу польского мыслителя американский социолог Элвин Тоффлер, но уже в 1969-м он написал свой трактат — «Футурошок» (в некоторых русских переводах «Шок будущего»). И в этой книге впервые было сказано: «Мы создаём новое общество — не изменяемое общество, не продолженную, больше-чем-жизнь версию нашего современного общества, а новое общество» [2. С. 142]. Если ещё точнее — новую цивилизацию.
Обе книги сразу стали бестселлерами. Их читали во многих странах, в том числе учёные. Но мало кто предполагал, что эти идеи уже через два-три десятилетия получат столь грандиозное практическое воплощение. Ведь тогда даже тех слов, которые сегодня стали для нас обыденными — компьютер, смартфон, гаджет, электронная почта, социальные сети и т.д., — никто ещё слыхом не слыхивал.

Всего десять лет спустя Тоффлер продолжил свой анализ будущего. В его новой книге «Третья волна» (1980) сознательная история человечества была разделена на три цивилизации, в зависимости от способа производства и получения продукта.

Первая — патриархальная (традиционалистская), так называемая цивилизация землепашцев — людей, ведущих натуральное хозяйство и потребляющих то, что сами же произвели.

Вторая — индустриальная, когда каждый производит что-то одно, а потребляет, главным образом, произведённое другими.

Третья — цивилизация будущего, где основными производителями станут уже не машины и механизмы, управляемые человеком, как в развитой индустриальной цивилизации, а постоянно появляющиеся новые технологии, создаваемые человеческим и искусственным интеллектом. Ну, а кто же потребитель? Человек, в том числе человек-производитель (к примеру, распечатал на своём домашнем 3D-принтере то, что тебе надо, и пользуйся), а ещё — вполне вероятно, робот.

И сейчас, через сорок лет после выхода «Третьей волны», для большинства из нас, не представляющих себе, с какой стороны к 3D-принтеру подойти и что он за зверь, всё это звучит дико. Какие такие искусственные интеллекты, какие роботы и киборги, квантовые компьютеры и стандарты 5G?.. Но это, повторяю, сейчас, а если вспомнить историю тех же «писишек», «мобил» и «гуглов» с «яндексами», приходится признать — ещё лет двадцать, и то, что сейчас кажется фантастикой, перерастёт в повседневность, и  наша жизнь снова станет совсем другой.

Представьте, что в начале нашего века — всего два десятка лет назад! — вы увидели бы, как покупатель в магазине подходит к кассе и расплачивается, приложив к маленькому металлическому ящичку свои наручные часы, — да вы бы не поверили своим глазам!

Когда всё началось?

То, что происходит в наши дни, можно сравнить только с тем, как наши далёкие предки в эпоху неолита переходили к оседлому образу жизни, а потом в XVIII–XIX столетиях — к индустриализации.

Но переход к неолиту продолжался тысячелетия, к индустриализации — два столетия, а нынешний измеряется всего лишь десятилетиями. В первом случае изменения были незаметны, во втором — заметны, но во многом радостны (недаром XIX век называли золотым), теперь они вызывают беспокойство, дискомфорт и даже депрессивные состояния…

Современный американский учёный Рональд Инглхарт считает, что всё началось в середине 1960-х годов в экономически развитых странах (включая СССР). Причём к этому выводу он и его группа пришли на основании конкретных данных, полученных в ходе беспрецедентных социологических исследований, которые проводились в 100 с лишним странах мира на протяжении 34 лет, с 1981-го по 2014 год.

Вывод таков. После Второй мировой войны ряд стран совершили экономический рывок, резко повысивший качество жизни. Разрушенная в годы войны экономика восстанавливалась с учётом новейших техник и технологий. При этом массовое производство дешёвого жилья, телевизоров, холодильников — повысило комфорт, новые подходы в здравоохранении и медицине — спасли и продлили миллионы жизней, введение обязательного среднего и желательного высшего образования — способствовало росту интеллекта и знаний, массовая телефонизация, развитие автомобиле- и самолётостроения — расширили коммуникационные возможности и позволили людям больше путешествовать…

Благодаря всему этому в широких социальных слоях экономически развитых стран сложилось ощущение безопасных условий жизни, и это предопределило изменение культурных ценностей. Тысячелетние традиции выживаемости (страх перед завтрашним днём, борьба с голодом, болезнями и бедностью, приверженность национальной закрытости и ксенфобии) стали уступать место ценностям самовыражения (толерантное отношение к другим и чужим, открытость новым идеям и нормам, высокая оценка таких понятий, как свобода и права человека).

Начался, как пишет Инглхарт в своей книге «Культурная эволюция», «…переход от материалистических ценностей (приоритет экономической и физической безопасности) к постматериалистическим (приоритет автономии и самовыражения)» [1. С. 33]. Иными словами, когда сформировался быстро растущий и крепнущий средний класс, уверенный в своём материально и физиологически благополучном будущем, он стал думать не о том, как прокормить себя и детей, где достать лекарства, как не быть убитым врагом или своей же полицией, он стал думать о свободе, духовном и культурном развитии.

Однако все эти благотворные перемены произошли не сразу после войны, а лишь тогда, когда новая экономика поднялась достаточно высоко и — главное — первое послевоенное поколение, выросшее уже в новых условиях, начало входить во взрослую жизнь и активно влиять на формирование общественных ценностей. И произошло это в середине 1960-х годов.

В СССР наглядной иллюстрацией того, как то молодое поколение шестидесятников отличалось от своих отцов, служат фильмы тех лет — «Коллеги» (1962), «Я шагаю по Москве» (1963), «Застава Ильича» (1964). В Великобритании это литературное движение новой писательской поросли «Сердитые молодые люди» — Angry young men (1950-е). Во Франции — молодёжные протесты 1968-го. И по всему миру — движение хиппи…

К нашим дням перемены ещё больше ускорились. А главное — в ряде стран сама экономика обрела иное качество. Она из ресурсно-производящей превратилась в интеллектуальную и «обслуживающую» (бэби-ситтеры, сиделки для инвалидов и пожилых, уборщики, садовники, курьеры и т.д.).

Теперь разработка новых гаджетов и их моделей, а также действенная забота о тех, кто в ней нуждается, уже гораздо важнее и выгоднее выплавки чугуна и стали.

Как же вас называть?

В 1994 году журнал New Scientist посвятил теме грядущего специальный номер и назвал это грядущее «чужой страной». Не прошло и полутора десятка лет, как британский социолог Джон Урри в своей книге «Как выглядит будущее?» написал: теперь «эта “чужая страна” везде» [4. С. 9].

Парадоксальная ситуация: «чужая страна» уже везде, но до сих пор специалисты так и не определились с тем, как же её называть, и чуть не всякий именует новую цивилизацию по-своему.

Ещё в 1990-х Элвин Тоффлер признавал: «Некоторые говорят о смутном космическом веке, информационном веке, электронной эре или глобальной деревне. Збигнев Бжезинский сказал, что мы стоим перед технотронной эрой.

Социолог Даниэл Белл описывает приход “постиндустриального общества”... Я же много раз писал о наступлении “супериндустриального общества”. Однако ни один из этих терминов, включая мой собственный, не является адекватным» [3. С. 31–32].

Сегодня прибавились ещё несколько определений новой цивилизации, в том числе наиболее часто упоминаемые — цифровая и постмодернисткая. Однако и эти термины, как мне кажется, не являются адекватными. Они тоже не несут обобщающего внутреннего содержания того явления, которое пытаются обозначить.

Возможно, это объясняется тем, что мы и теперь не так уж много знаем о наступающей цивилизации. Она настолько стремительна, и новации её столь скоры и неожиданны, что понять, каким будет завтра ещё кое-как можно, но послезавтра уже тонет в густом тумане неясностей.

Тем не менее, всё же три характерные черты новой цивилизации уже сейчас проявляются достаточно отчётливо:

  1. постоянные, всё более частые серьёзные перемены в окружающей действительности;
  2. прямая зависимость образа и стиля жизни человека от новых технологий;
  3. усиление глобальной взаимозависимости отдельных стран, городов и людей.

Таким образом, это будет цивилизация, главное отличие которой в перманентной модернизации всего и вся — технологий, знаний, инфраструктуры, культуры, быта и, наконец, самого человека, включая его духовный мир и даже физиологию.

Это будет модернизационная цивилизация. Её лозунг: «Стабильно только одно — нестабильность».

 
Сергей Ачильдиев

 

Литература

 

  1. Инглхарт Р. Культурная эволюция: как изменяются человеческие мотивации и как это меняет мир. М., 2018
  2. Тоффлер Э. Футурошок. СПб., 1997
  3. Тоффлер Э. Третья волна. М., 1999
  4. Урри Дж. Как выглядит будущее? М., 2019

 

Комментарий к тексту от эколога и публициста Юрия Шевчука

Сергей Игоревич прав во многом. Хотелось бы только дополнить его слова следующим: еще существует такая вещь, как детерминизм, основанный на законах природы. Если сейчас у нас по «циклам Бонда» происходит изменение климата, а, следовательно, и образа жизни, если сейчас — время разрушения цивилизации вследствие переселения массы полудиких народов, бегущих от засухи или наводнений куда угодно и сметающих все на своем пути, то будущее перестает быть загадкой. У нас произойдет то же, что и в Римской империи полтора тысячелетия назад, а до того — в 1000 году до н.э., и так далее. А происходило там то, что Сергей Ачильдиев очень точно охарактеризовал в этом материале — возникли «общества перехода», общества постоянной модернизации, и стабильным стало только одно — постоянная нестабильность…».